Томас прижимает руку к сердцу и кланяется.

– Я лучше умру, чем подведу вас. – За все это время он так и не посмотрел на меня.

– Можешь поприветствовать твою королеву, – говорит Генрих.

Томас поворачивается ко мне и адресует мне низкий бургундский поклон, самый грациозный жест из существующих, и рука с длинными пальцами касается краем зажатой в ней роскошной шляпы пола.

– Какая радость видеть вас, Ваше Величество, – говорит он совершенно спокойным и холодным голосом.

– Добро пожаловать ко двору, сэр Томас, – осторожно говорю я. Я слышу эти слова словно со стороны, будто маленькая девочка, произносящая заученный урок в классе. Так положено приветствовать вернувшегося ко двору советника. – Добро пожаловать ко двору, сэр Томас.

– Какую работу он проделал для нас! – Генрих поворачивается ко мне и похлопывает меня по руке, лежащей на подлокотнике моего трона, так и оставив ее там, словно показывая, что он владеет как рукой, так и моим телом. – Сэр Томас заключил договор с Нидерландами, который обеспечит нам безопасность, пока мы будем наступать на Францию. Он убедил в необходимости этого соглашения саму правительницу, королеву Марию. О, этот человек большой шельмец… Ну что, Том, она красива?

По колебанию Томаса я могу судить, что этот вопрос был невежлив, учитывая тот факт, что королева не отличалась особой красотой.

– Она умна и милосердна, – говорит он. – И предпочитает войне с Францией добрый мир.

– Вот уж причуда, и вдвойне! – присоединяется к беседе Уилл Соммерс. – Умная леди, стремящаяся к миру… О чем еще ты нам расскажешь, Том? О честном французе? Об умном немце?

Двор разражается смехом.

– Ну что же, ты вернулся как раз ко времени, к началу войны. Ибо время мира подошло к концу! – восклицает Генрих и поднимает свой вместительный бокал, обозначая тост.

За столом все встают и поднимают свои бокалы, и пьют в честь войны. Слышен шум и скрежет от передвигаемых сидений по деревянному полу. Томас кланяется и возвращается к своему столу. Когда он садится на место, кто-то наливает ему вина, кто-то хлопает по плечу. И он по-прежнему не смотрит на меня.

Дворец Уайтхолл, Лондон

Лето 1544 года

Он не смотрит на меня. Он вообще не смотрит на меня. Когда я танцую в кругу и мой взгляд переходит с одного улыбающегося лица на другое, я никогда его не вижу. Он либо разговаривает с королем, либо беседует и смеется с кем-то из друзей в углу зала, либо за игральным столом, либо смотрит в окно. Когда двор отправляется на охоту, он сидит на высоком черном жеребце, опустив голову, поправляет сбрую или похлопывает коня по шее. Стреляя из лука, он смотрит только в цель, а играя в теннис, сосредотачивается только на мяче. По утрам, на утренней мессе, сопровождая короля и подставляя ему плечо, он никогда не смотрит на верхние галереи, где молюсь я и мои фрейлины. Во время долгих служений, когда я подглядываю сквозь пальцы, закрыв лицо руками, я вижу, что он не закрывает глаза в молитве, а пристально смотрит на дароносицу. И тогда его лицо, освещенное падающим сквозь окно над алтарем светом, кажется мне ангелоподобным. Я закрываю глаза и молча молюсь: «Господи, помоги мне! Забери у меня эту страсть, сделай меня такой же слепой к нему, как слеп он ко мне!»

– Томас Сеймур вообще со мною не разговаривает, – как-то замечаю я Нэн, когда мы оказались наедине перед обедом. Мне интересно, обратила ли она на это внимание.

– Да? Он беспечен, как щенок, и вечно с кем-то флиртует. Но ведь и его брат тоже не проявляет к тебе никакого внимания. Эта семейка крайне высокого мнения о себе, и, конечно, они не захотят, чтобы мачеха Парр заставила всех забыть, что матерью принца была Сеймур. Но со мною он всегда идеально вежлив.

– Сэр Томас разговаривает с тобой?

– Только мимоходом и только из вежливости. У меня нет на него времени.

– Он спрашивал тебя обо мне?

– А почему он должен о тебе спрашивать? – потребовала ответа Нэн. – Он и так все видит. А если захочет, то может спросить у тебя сам.

Я пожимаю плечами с безразличным видом.

– Просто создается такое впечатление, что с тех пор, как он вернулся из Нидерландов, у него больше нет времени ни на кого из фрейлин. А раньше был такой дамский угодник! Может быть, все мысли его сейчас с тою, кто не с ним…

– Может быть, – отзывается Нэн. Видимо, что-то в моем лице напоминает ей о нашем давнем разговоре. – Только тебя это не должно волновать.

– А меня это и не волнует, – соглашаюсь я.

* * *

Теперь я вижу Томаса каждый день, и это всерьез подрывает мою до того уверенно развивающуюся любовь и уважение к королю и отбрасывает меня к тем чувствам, которые обуревали меня перед свадьбой. Словно бы этого года и не было. Я зла на себя: как же так, целый год прожить в благополучном браке – и вот тебе раз, снова влюблена, как девчонка! Мне снова приходится падать на колени и молить Господа, чтобы Он остудил мою кровь, отвратить мои глаза от Томаса, вернуть мои помыслы к исполнению долга и снова полюбить мужа. Мне приходится напоминать себе, что Томас не играет со мною и не терзает мне сердце. Он делает именно то, о чем мы с ним договорились: держится от меня как можно дальше. Мне приходится напоминать себе, что, когда я любила его и наслаждалась знанием, что и он любит меня, я была вдовой, совершенно свободной женщиной. А теперь я – жена, и чувствовать то, что чувствую я сейчас, грешно; это предает мои клятвы мужу. Я молюсь Всевышнему, чтобы Он сохранил меня в отношениях спокойной, исполненной любви и нежности к королю, которые установились между нами, и помог мне оставаться верной женой как наяву, так и в мечтах. Из-за появления Томаса все мои мысли путаются и ко мне снова начинают приходить сны, и сны эти не о счастливом браке и долге послушной жены, а о темных влажных ступенях, о свече в моей руке и об удушающей вони разлагающейся плоти. Во сне я подхожу к запертой двери и пытаюсь ее открыть, а смрад становится все сильнее. Я должна узнать, что находится за этой дверью. Я просто должна это знать. Я очень боюсь, но, как и во всех кошмарах, не могу остановиться. Вот в моей руке появляется ключ, и я прислушиваюсь возле замочной скважины, не донесется ли оттуда звук, какой-нибудь признак жизни. Но в этой комнате тихо, и оттуда пахнет смертью. Я вставляю ключ, поворачиваю его, и дверь пугающе распахивается.

Я просыпаюсь от испуга и резко сажусь на кровати, судорожно ловя воздух. Король крепко спит в соседней комнате, и из открытой двери доносится раскатистый храп и жуткий запах его раны. В спальне так темно, что я понимаю, что до рассвета еще далеко. Я устало выбираюсь из кровати, чтобы посмотреть на новые часы, стоящие на столе. Золотой маятник покачивается из стороны в сторону, и часы издают звук, похожий на стук сердца. Я чувствую, как мое тревожно бьющееся сердце постепенно успокаивается и начинает вторить ритму часов. Сейчас только половина второго, и от рассвета меня отделяют долгие часы. Я укутываюсь в теплый халат и сажусь рядом с очагом, где догорает огонь. Меня одолевают мысли о том, как мне пережить эту ночь и следующий день. Я устало опускаюсь на колени и снова начинаю молиться о том, чтобы Господь забрал у меня эту порочную страсть. Я не искала встреч и любви с Томасом, но и не стала бы противиться этому, если б это случилось. Эта любовь стала западней для меня, я увязла в ней, как бабочка в меде, и чем больше боролась с ней, тем глубже утопала. Я не смогу так жить, стараясь выполнить свой долг перед хорошим, добрым мужчиной, нежным и щедрым мужем, который крайне нуждается в заботе и любви, в то же время мечтая о другом, которому я не нужна, но от одной мысли о нем меня охватывает пожар.