Однако, сидя в спальне короля и слушая эти беседы, я постепенно начинаю понимать, как работает Тайный совет, как имения и села рапортуют своим лордам, а те, в свою очередь докладывают совету, который отчитывается перед королем. И тогда тот решает, зачастую совершенно не логично, что должно быть сделано, а совет обдумывает, как вплести решение короля в канву закона и представить его Парламенту, чтобы потом объявить королевству.

Королевские советники, сортирующие новости, которые доходят до ушей короля, и верстающие законы, которые он от них требует, в этой системе правления, зависящей от решений одного человека, имеют огромную власть. Особенно если этому человеку слишком больно вставать с кровати и он часто пребывает в полубессознательном состоянии под действием обезболивающих снадобий. В этом случае так просто придержать информацию, которая ему необходима для принятия верного решения, или выпустить закон в той форме, которая устраивает их. Одного этого достаточно, чтобы всерьез обеспокоиться будущим страны, находящимся сейчас в потных руках Генриха. Но это же подкрепляет мою уверенность в будущем регентстве, потому что я понимаю, что с хорошими советниками смогу править не хуже короля. Мало того, я точно смогу править лучше его, внезапно истошно орущего с кровати: «Дальше, дальше!», когда ему становится скучно, или надоедают прения, или он отдает предпочтение какой-то точке зрения в зависимости от того, кто ее представляет.

А еще мне удается понять, как он сталкивает сторонников одной идеи со сторонниками другой. Его фаворитом среди советников сейчас стал Стефан Гардинер, постоянно настаивающий на все большем ограничении распространения английской Библии, чтобы доступ к ней имела исключительно знать, и то лишь для изучения в закрытых часовнях, и чтобы бедноту строго наказывали за попытки читать ее самостоятельно. Он никогда не упускает возможности пожаловаться на то, что простой человек везде стремится спорить о священном слове Божьем так, словно способен его понимать, словно он – ровня образованной знати. Но как только Гардинер решает, что одержал окончательную победу и Библия никогда не вернется в церкви, туда, где она нужна более всего, король велит Энтони Денни послать за Томасом Кранмером.

– Ты никогда не угадаешь, что я собираюсь ему поручить, – говорит он, хитро улыбаясь мне с подушек. Я сижу рядом с ним на кровати, держа его полную влажную руку в моей. – Ни за что!

– Я ничуть в этом не сомневаюсь, мне никогда этого не угадать, – говорю я.

Мне нравится Томас Кранмер, несгибаемый борец за реформацию Церкви, чьи проповеди напечатаны в предисловии к английскому переводу Библии, который всегда призывал короля самому управлять своей Церковью и проводить все богослужения и молитвы на родном языке. Кроткая отвага, которую он проявлял пред лицом заговоров против него, лишь укрепила меня в симпатии к нему, и он часто бывает в моих комнатах как почетный гость и друг, чтобы посмотреть, как идет перевод, и поучаствовать в обсуждениях.

– Вот как надо ими управлять, – поделился со мной секретом Генрих. – И только так надо править королевством, Кейт. Смотри и учись. Сначала выбирай и выделяй одного человека, потом другого, его оппонента. Дай первому задание и осыпь его похвалами, затем дай задание второму, да так, чтобы оно было в полном противоречии тому, что делает первый. Пока эти двое сражаются друг с другом, они слишком заняты, чтобы замышлять дурное против тебя. Разделяй и властвуй, поняла?

Я вижу лишь рваную линию политики, которую ведет правитель, и никто из его подданных не знает наверняка, каковы истинные убеждения короля или чего он хочет на самом деле. В этой атмосфере победу одержать может либо самый настырный, либо самый льстивый игрок.

– Ваше Величество так мудры, – осторожно отзываюсь я. – И ум ваш изворотлив. Однако Томас Кранмер готов и без того служить вам во всем. Неужели вам так необходимо строить ему западню, чтобы добиться послушания?

– Он – мой противовес, который я выставляю против Гардинера.

– Тогда ему придется дотащить нас до Германии, – к разговору неожиданно присоединяется Уилл Соммерс. Я не осознавала, что он тоже слышит нашу беседу: все это время он тихо сидел на полу, прижавшись спиной к опоре балдахина и перебрасывая из руки в руку маленький золотистый мяч.

– Почему это? – спрашивает Генрих, всегда благодушно относящийся к выходкам своего шута. – Покажись, Уилл, я там тебя не вижу.

Шут подскакивает, подбрасывает свой мяч в воздух и ловит его, почти напевая:

– Придется Томасу вести нас через горы, к самой Германии, потому что Стефан тянет нас в Альпы, прямиком в Рим.

Король смеется, слыша эти слова.

– Я уже придумал, чем уравновесить Гардинера, – говорит он. – Я собираюсь поручить ему проповедь-наставление и литанию на английском.

Я потрясена.

– Английский молитвенник? На английском?

– Да, чтобы люди, приходя в церковь, могли слушать молитвы на родном языке и понимать их. Как они могут истинно исповедоваться, если не понимают ни слова? Как они могут молиться всей душой, если для них нет смысла ни в едином слове молитвы? Они там просто стоят в церкви и бормочут: «Бу-бу-бу-бу, аминь».

Именно об этом я думала, когда переводила Псалтирь епископа Фишера с латыни на английский.

– О, какой великий дар народу Англии! – Я почти заикаюсь от восторга. – Молитвенник на родном языке! Какое облегчение душам! Как бы я была рада, если б мне тоже было позволено присоединить свои усилия к выполнению этого задания!

– А я скажу королеве «доброе утро», – внезапно перебивает меня Уилл Соммерс. – Доброе утро королеве утра.

– И тебе доброе утро, Уилл, – отвечаю я. – Это шутка?

– Это утренняя шутка. А идея короля предназначена для того, чтобы стать планом этого утра. А после обеда вы можете найти ситуацию в совершенно ином виде. Этим утром мы посылаем за Кранмером, а вечером – оп-ля! – милорд Гардинер становится источником мудрости и всех знаний, а вы будете утренней королевой, чье время прошло и не настало вновь.

– Цыц, – велит король. – А что ты думаешь, Екатерина?

Однако, несмотря на предупреждение шута, я не могу сдержать слов.

– Я считаю, что это возможность написать истину и сделать это красиво, – говорю я с энтузиазмом. – А красота в написанном восславит Бога и поведет к нему людей.

– Только нельзя жертвовать истиной в угоду красоте, – настаивает Генрих. – Иначе это станет ложным маяком. Перевод с латыни должен быть точным, не стоит слагать из него поэму.

– Слово нельзя искажать, – соглашаюсь я. – Господь говорил простым языком с простыми людьми. Наша церковь должна поступать так же. Я считаю, что в простом языке есть своя красота.

– А почему бы тебе не написать новых молитв, самой? – неожиданно предлагает Генрих. – Своею собственной рукой?

На какое-то мгновение мне кажется, что он узнал о переведенной мною Псалтири, которая была напечатана без упоминания моего имени. Может, его шпионы донесли ему, что я уже перевела молитвы и обсудила их с архиепископом?