Строения, которые были еще целы, в большинстве своем стояли в дальнем конце городка, к ним он и направился. По пути миновал останки древнего дилижанса, словно въехавшего когда-то в сени дома с рухнувшими внутрь дверьми. В одном дворе ему встретилась глиняная horno,[217]из которой за его передвижением наблюдали глаза какого-то зверька, а потом он проехал руины огромной саманной церкви, чьи стропила валялись среди мусора.{39} Но пресвитериум удержался, и около его двери стоял мужчина, кожа которого была еще белее, чем у Билли, и такие же соломенные волосы и бледно-голубые глаза; мужчина обратился к нему сперва по-испански, а затем и по-английски. Предложил слезть с коня и зайти.

Билли оставил коня у дверей церкви и последовал за мужчиной в небольшое помещение, где в самодельной железной печурке горел огонь. В комнате была узкая кровать (точнее, походная койка), длинный сосновый стол с гнутыми ножками и несколько кресел со спинками из перекладин — такие кресла в этой стране когда-то делали и продавали меннониты. В комнате в разных позах лежало множество кошек всевозможных мастей и расцветок. Мужчина сделал рукой движение в их сторону, словно прося за них прощения, а потом показал мальчику на стул. Мальчик снял с плеч одеяло и стоял, держа его в руках. В комнате было очень тепло, но хозяин тем не менее нагнулся, отворил дверцу печки и стал подбрасывать туда дрова. На плите стояла железная сковорода, чайник, несколько кастрюль и мисок, и тут же серебряный заварочный чайник на птичьих ножках, весь побитый и покрывшийся черной патиной; на фоне остальной посуды он очень выделялся. Хозяин выпрямился и, захлопнув ногой дверцу печурки, достал с полки и выставил на стол пару фарфоровых чашек с блюдцами. Взял с плиты заварочный чайник, налил из него в чашки и, вернув чайник на место, поднял взгляд на мальчика.

— Escuche, eres puros huesos,[218]— сказал он.

— Tengo miedo es verdad.[219]

— Пожалуйста. Располагайтесь. Сделать вам яичницу? Из скольких яиц?

— Да, пожалуй. Не откажусь.

— Из скольких яиц?

— Ну, из трех…

— Только вот хлеба нет.

— Тогда из четырех.

— Да сядьте же вы!

— Да, сэр.

Сняв с полки маленькое эмалированное ведерко, хозяин вышел с ним в низенькую дверь. Мальчик отодвинул стул, уселся. Наскоро свернув одеяло, положил его рядом с собой на кресло, взял ближайшую чашку, отпил. Там оказался кофе, но не настоящий. Что там на самом деле, он не понял. Огляделся. Кошки не спускали с него глаз. Когда хозяин наконец вернулся, по дну его ведерка с характерным звуком катались яйца. Взял с плиты сковородку и, держа перед собой за ручку, погляделся в нее как в какое-то черное зеркало, после чего поставил обратно и положил в нее ложку жира, зачерпнув из глиняного горшка. Подождал, пока жир не растает, затем разбил о край сковороды яйца и размешал их там той же ложкой.

— Четыре яйца, — сказал он.

— Да, сэр.

Хозяин оглянулся и посмотрел на него, потом, снова отвернувшись, занялся готовкой. Вдруг мальчику пришло в голову, что, когда тот говорит, он говорит не с ним. Когда яичница была готова, он достал тарелку, перевалил яичницу на нее и, положив на ее край почерневшую серебряную вилку, поставил перед мальчиком. Подлил ему еще кофе, поставил чайник обратно на плиту и, сев напротив него за стол, стал смотреть, как он ест.

— Вы заблудились, — сказал он.

Застыв с полной вилкой яичницы в руке, мальчик обдумал вопрос.

— Да нет, навряд ли, — наконец сказал он.

— Последний человек, который приходил сюда, был болен. Больной был человек.

— Это когда?

Хозяин неопределенно помотал в воздухе рукой.

— И что с ним было потом? — спросил мальчик.

— Потом он умер.

Мальчик продолжал есть.

— Ну, я-то вроде не болен, — сказал он.

— Он тут и похоронен — на кладбище при церкви.

Мальчик пожевал, проглотил.

— Нет, я не болен, — сказал он. — И я не заблудился.

— За много лет он первый, кто там похоронен, это я вам точно говорю.

— За сколько лет?

— Не знаю.

— А зачем он приходил?

— Он был шахтером с гор. Забойщик. Barretero. Он заболел и спустился сюда. Но слишком поздно. Никто уже ему ничем помочь не мог.

— А сколько тут живет народу?

— Нисколько. Я один.

— Стало быть, только вы и пытались?

— Пытались — что?

— Как-то ему помочь.

— А, ну да.

Не переставая есть, мальчик посмотрел на хозяина.

— А какой сегодня день? — спросил он.

— Воскресенье.

— Я имею в виду число. Число у нас какое?

— Этого я не знаю.

— А какой месяц, знаете?

— Нет.

— Откуда же вы знаете, что нынче воскресенье?

— Знаю, потому что воскресенье бывает раз в семь дней.

Мальчик продолжал есть.

— Я, вообще-то, мормон. Или был мормоном. Во всяком случае, по рождению я мормон.

Мальчик толком не знал, кто такие мормоны. Оглядел комнату. Покосился на кошек.

— Мормоны перебрались сюда много лет назад. В тысяча восемьсот девяносто шестом году. Из Юты. Когда она присоединилась к Штатам.{40} Ну, то есть Юта. Вот и я был мормоном. Потом я поменял церковь. И стал уже и сам не знаю кем. А потом стал собой.

— И что вы тут делаете?

— Я тут вроде как смотритель. Сторож.

— А что сторожите?

— Эту церковь.

— Так она же рухнула.

— Ну, в принципе да. Конечно. Она рухнула во время terremoto.[220]

— И вы при этом присутствовали?

— Я тогда еще не родился.

— Когда это было?

— В тысяча восемьсот восемьдесят седьмом.

Мальчик доел яичницу и положил вилку на тарелку.

Поднял взгляд на хозяина:

— А вы здесь давно?

— Да уж лет шесть.