И ведь в конечном счете ты просто выбираешь, где будет меньше крови.

Мне надо ехать в Павлоград.

Со всеми этими разборками и поисками Марка Шейдера я совсем забыл о том, что у меня есть и прямые обязанности, и вот мне решили о них напомнить. Опергруппа из Павлоградского ГОВД задержала пушкаря из Закарпатья, который был связан с поставками наркотиков на шахту.

Ускоренная перемотка – и я в машине, несусь по трассе М4 на скорости в сто восемьдесят километров в час. Это старая ментовская привычка – с момента, когда тебя перестают останавливать гаишники, ты уже не можешь заставить себя ездить по трассе медленнее, даже если самая большая разрешенная скорость в нашей стране сто тридцать и трасса покрыта тонкой коркой льда.

Снова ускоренная перемотка – и я уже ищу, с какой стороны удобнее подъехать к Павлоградскому ГОВД.

Я редко здесь бываю.

Но всякий приезд запоминаю надолго.

Каждый мент, который хотя бы раз приедет в Павлоград на отработку, запомнит его навсегда. Павлоград – это город, где с начала восьмидесятых годов было зафиксировано больше двадцати серий изнасилований и убийств на сексуальной почве. Если правда то, что Стамбул – город контрастов, а Донецк – город роз, то правда и то, что Павлоград – город маньяков.

В середине девяностых в Павлограде родители, которым были дороги их дочери, попросту не выпускали их играть на улицу. В школу и из школы их сопровождали взрослые, чаще всего мужчины. Точно так же отцы сопровождали девочек, если те ходили друг к другу в гости (иногда даже в том же подъезде), ездили к врачу – да вообще везде. Увидеть молодую девушку, идущую по городу в одиночестве, было невозможно.

Зато возможно было наблюдать трупы.

Красивые девчонки, изнасилованные и убитые, иногда довольно мудрено. Эти трупы зачастую подолгу не убирались с места убийства – криминалисты работали, – и тогда их мог наблюдать кто угодно, включая и отцов других павлоградских девчонок. Все это, конечно, подогревало истерию.

Я участвовал в двух отработках.

Первая была давным-давно, а вторая за несколько месяцев до моего увольнения. Хотя я всю жизнь служил в УБНОНе и раскрытие убийств, тем более изнасилований, никогда не было моей работой, на эти отработки ездили все. Старики рассказывали, что когда-то на них съезжался весь Великий и Могучий Советский Союз.

Нас расставляли по каким-то условным постам и заставляли задерживать каждого подозрительного мужчину. Под каждым кустом в городе сидел мент. Другие мужики вообще не показывались на улице, когда начинало темнеть.

В городе словно был комендантский час: все женщины боялись выходить из дому из-за маньяка, а все мужчины боялись выходить из дому из-за милиции.

Если мы кого-то задерживали – п*дили его нещадно.

А потом обычно отпускали: что взять со случайного прохожего?

Хорошее было время.

Ни одного маньяка я так и не поймал.

Я паркую машину во дворе ГОВД и поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Время проходит, а здесь ничего не меняется. Стены все такие же обшарпанные, перила на лестнице разломаны, ступеньки выщерблены. Я вхожу в большой красивый кабинет, посреди которого опера прессуют пушкаря. Пока его еще не бьют, пока только кричат, заставляют записывать свои показания, потом разрывают эту бумагу, снова кричат и снова заставляют записывать показания. Большинство наркоманов ломается еще на этой стадии. Если человека взяли впервые или если его один раз уже поломали, к нему даже не надо прикасаться, чтобы он рассказал то, что тебе нужно.

Надо просто знать, что у него спрашивать.

И как спрашивать.

Вообще, допросы с пристрастием в МВД – это особая тема, и кто-нибудь должен написать об этом книгу. Может быть, даже энциклопедию.

Хотя, скорее всего, об этом просто забудут. Милиция станет историей. Торговцы наркотиками станут историей. Великий героиновый путь из Афганистана в Европу станет историей. А допросы – нет.

Поколения людей будут ходить в музей, чтобы увидеть орудия пыток средневековой инквизиции, какую-нибудь дыбу или испанский сапог, но никто из них не сможет сказать тебе, зачем человеку на голову класть толстый том «Книги о вкусной и здоровой пище».

Он нужен для того, чтобы скрыть следы ударов.

Ты кладешь на голову задержанного какую-нибудь «Большую Советскую Энциклопедию», том 7, или «Полное собрание сочинений Сталина», том 12, и что есть силы лупишь по ней сверху кулаком. Вообще-то можно бить и чем-то более тяжелым, но в этом случае могут быть нежелательные последствия. Никаких следов не остается. А голова у задержанного через несколько таких сеансов начинает раскалываться, как будто ее зажимают в тиски.

Он.

Даже.

Начинает.

Говорить.

Как.

Ребенок.

С.

Отставанием.

В.

Развитии.

Есть много разных способов разговорить неразговорчивого собеседника.

Я сажусь за стол напротив пушкаря и смотрю ему в глаза. Ребята оставили нас двоих – все-таки чего-то еще стоит мой послужной список. Им неинтересно знать, о чем мы будем с ним говорить. Буду ли я расспрашивать его о его поставщике по имени Ханна, или убеждать его, что зря он связался с венгерской мафией, или объяснять, что покемоны круче телепузиков, – им неинтересно. Они вообще ребята нелюбопытные.

Что бы я ни сделал с торговцем наркотиками, это все равно меньшее зло, чем позволить ему продолжить травить своим дерьмом детей на улице.

Как я уже говорил, в конечном итоге ты просто выбираешь, где будет меньше крови.

Хотя в действительности наркотики – я имею в виду не наркотики сами по себе, а наркоторговлю как бизнес, как систему внутри системы – не такой уж кровавый бизнес. Во всяком случае, здесь, на Украине. Где-нибудь в Колумбии или Таджикистане, где на этом держится вся национальная экономика, наркотики – это, конечно, кровь. Но не у нас. В Днепропетровской области наркобизнес по степени кровавости всегда был на третьем месте.

Всего лишь на третьем.

На втором месте уже достаточно долгое время остается рыба. Любые крупные рыбзаводы – это всегда пастбище для браконьеров, а берег Каховского водохранилища – просто клондайк для желающих быстро и легко срубить деньжат. В сущности, рыба в водохранилище – это бесхозные деньги. Ее кормят, разводят и выращивают в огромных количествах, но при этом никто не заморачивается настолько, чтобы придумать, как ее охранять. Вы ведь не станете окружать Каховку забором? Да и хлопотно – вам понадобится километров 800 забора, не говоря уже о том, что гнутую береговую линию почти невозможно качественно просматривать, и ночью кто угодно может отправиться на рыбалку хоть с сетью, хоть с динамитом.