Никому в голову не приходило, что я сорванец, живу в обгоревшей кибитке без прописки. А даже в тюрьму без прописки, не брали! Так что, мне повезло, вернее, я тому способствовал, чтобы мне повезло, попросив у начальника отдела кадров вычеркнуть из обходного листа общежитие, чтобы туда не ездить! «Ну, да, — согласился он, — вы же живёте с родителями». — «Конечно», — гордо согласился и я. Через неделю бегали с братом утром в тюрьму уже вместе, опаздывая на работу, придерживая свои шляпки, чтобы с головы не свалились. Начался тюремный период в моей жизни: работа напротив кибитки! Конечно, тюрьма это не ЗБХ и не ДОК — на семь часов в день становишься добровольным зэком! Вначале подходишь к железным воротам, которые раздвигаются, если им положено раздвинуться и впустить или выпустить машину. А справа от ворот — ещё одни ворота, но не для машин, а для пешеходов, которые открываются, как двери, если им положено открыться. Для меня и брата они открывались и закрывались два раза в день: утром и в конце работы. А для настоящих зэков — один раз в 9, 12 или 15 лет, в зависимости от срока. А такие сроки, в основном, и были в этой тюрьме строгого режима. Такой режим означает: редкие свидания с родственниками — один раз в полгода или в год, и то после нескольких лет примерной отсидки. Зэки работали и зарабатывали деньги, из которых у них высчитывали алименты для жены, и за тюремный сервис: еду и обслуживание. «Обслуживали» они преимущественно друг друга: драки, поножовщина, убийства! Надзиратели не хотели и не могли вмешиваться, всё происходило чаще ночью, когда часть зэков спала, а не спящие их ножами резали, пройдясь по нарам! Всё, что оставалось от денег после расходов, откладывалось зэкам на сберкнижку. Или чаще, чтобы, выйдя из тюрьмы, он знал, что перед государством задолжал. Редко, чтобы за 15 лет кто-то вышел хотя бы с 50 рублями в кармане! Зэки, если имели деньги, могли в магазине, который был здесь же, в тюрьме, отовариваться на пять рублей в месяц, при примерном поведении. Зэк мог себе купить сигареты или папиросы, а чаще махорку или чай — одну пачку, не больше, чтобы не мог из него чифирь варить. Чифирь — не что иное, как крепкий чай с большим содержанием кофеина, от которого зэки «ловят кайф — балдеют». Считалось, что зэки должны суровую реальность жизни воспринимать в неискажённом виде: если надзиратели и начальник тюрьмы страшные, то их надо такими видеть, а не ангелами. Ещё они могли купить хлеб, простых конфет, маргарин, сахар. Этот магазин располагался в административной зоне, куда и попадали все работники при входе в тюрьму. Но чтобы в эту зону попасть, надо было вначале позвонить в эти ворота. И тогда открывалось маленькое металлическое окошко, в него выглядывал солдат, как кукушка в часах, только с автоматом. Если солдат тебя знал — открывал ворота, если нет, то надо было ему просунуть пропуск в окошко. Дальше ты попадал в коридор-клетку. Сбоку сидели солдаты с автоматами, они нажимали поочерёдно кнопки, открывались очередные двери в количестве трёх. Пока ты из одного отсека этого коридора попадал в другой, за тобой предыдущая дверь закрывалась. Таким образом, тебя можно было в любом отсеке задержать, как в клетке, если тебя, например, нужно было проверить: что проносишь? И, наконец, попадал во двор тюрьмы. Это и была административная зона, где в зелёных деревянных бараках располагалась оперативная часть, это те, кто следит, выслеживает, пронюхивает как зэков, так и сотрудников. Если, скажем, тебя зэк попросит принести ему пачку чая, а ты — сердобольный альтруист или тебе за это три рубля дать пообещает, но он агент и сообщит оперативнику, тогда тебя на следующее утро, когда ты на проходной в этих клетках-решётках передвигаешься, в какой-нибудь из них задержат оперативники и обыщут! Найдут у тебя пачку чая или сигарет — и ты уже без работы, с формулировкой, лишающей права работать в органах МВД. Если у тебя найдут водку, наркотики, то ты потом уже других будешь просить тебе принести чай или сигареты в течение 3,5 или 10 лет. Такими провокациями подлавливают сотрудников и проверяют их на стойкость. Кроме оперативной части, в административной зоне располагалась политвоспитательная часть, и был для этого политрук — подполковник с глупой физиономией, как и положено для этого занятия. Он был заместителем начальника колонии по политической части и доказывал зэкам преимущество коммунистического режима и преимущество советских исправительных учреждений, скажем, перед капиталистическими учреждениями. В капиталистических странах тюрьмы называются тюрьмами, а у нас тюрьмы называются исправительно-трудовыми учреждениями — ИТУ, дающими обезьяне возможность превратиться, по Дарвину. И это было видно по многочисленным транспарантам и лозунгам, зовущим честным трудом искупить свою вину перед Родиной!

Здесь же, в административной зоне, располагался и кабинет начальника колонии. И, наконец, разные отделы: бухгалтерия, плановый отдел, главный инженер. В центре двора этой зоны располагалась зачем-то круглая, деревянная, окрашенная в зелёный цвет беседка со скамейками внутри, по периферии. Беседка предназначалась, очевидно, для влюблённых сотрудников! Для серьёзного секса беседка, конечно, не годилась! Но для разминки к сексу, подготовиться к нему — вполне! И слева этой зоны располагался, также в деревянном бараке, зал для собраний: производственных, торжественных — в честь и в канун Великой Октябрьской Революции, партийных съездов. И, наконец, магазин, где не только зэки, но и сотрудники могли отовариться, если было чем — мясом, например. Один из зэков это мясо рубил и взвешивал, что и подтверждало известную теорию начальника колонии, что все мы едим из одного котла. Пройдя эту зону, утыкался в следующие металлические ворота, слева от них многоочковый туалет: «Ж» и «М» для сотрудников. На этих воротах стоял уже не солдат, а зэк, чаще гомосексуалист, который умел кланяться и говорить писклявым голоском — «пожалуйста», строить мужчинам глазки и вертеть бёдрами. За гомосексуалистом начиналась уже производственная зона, где во дворе зэки сколачивали фанерные почтовые ящики. Тут же находился пошивочный цех, где зэки что-то шили из брезента. Справа от этой зоны тоже ворота, за которыми располагалась медсанчасть: главный врач, психиатрическое, хирургическое и общелечебное отделения. Сюда мне не нужно было, а было нужно пройти дальше, через ещё одни ворота, и только тогда я оказывался в механическом цехе — зоне, где мы работали с братом. Цех был размером 50 на 50 метров. В нём станки, где работали зэки и ходили мастера, некоторые из них были зэками, а в основном — сотрудники. Во дворе стояла пила, на которой распиливали металлический прокат. А рядом с цехом располагалось двухэтажное кирпичное строение с винтовой металлической лестницей. На втором этаже находился техотдел — моё и брата рабочее место. Комната, в которой трудился я, брат и ещё два инженера, а также зэк по фамилии Хвостов — длинный, худой, сорока лет — копировщик. Он на кальку переносил чертежи и схемы, начерченные инженерами. Хотя я и брат были инженерами-конструкторами, и нам не надо было особо много чертить. Два других инженера: один из Херсона — Корниенко, украинец и здесь оказался! Он, наверное, обо мне то же самое говорил, только как о еврее, конечно. И ещё один, из деревни Коломенской области, по фамилии Козёлкин, как глист: кривой маленький ротик, голова — «редька хвостиком вниз», по гоголевской классификации. И, еще один кабинет, начальника техотдела, находился на втором этаже — опять украинца, что доказывает: не только евреи прячутся в Ташкенте! Хотя я бурундуков не видел, но Галушка, такой была его фамилия, всё же им был! Я себе бурундуков такими, как он, и представлял. Галушка был толстенький, маленький, сонный, как будто обиженный на всех, и из-за этого — надутый. Он соответствовал своей фамилии — Галушка, т. е. и на Галушку тоже был похож. Увидев украинца, я себе всегда старался представить, что бы он делал в зоне немецкой оккупации. Я думаю, что Галушка по своей инициативе в немецкую полицию не пошёл бы выдавать евреев. Другое дело, если бы немцы сами его попросили. Ему было лет 50. Был 1967 год, а значит, во время войны ему где-то лет двадцать с лишним уже было, но участником войны он не был. Он, возможно, и прятался от службы в армии в Душанбе, т. к. по убеждениям украинцев евреи прятались в Ташкенте!