Женщины красиво и грациозно приседают, растопыривая платья, мы с достоинством продефилировали мимо, с одобрением заглядывая в низкие вырезы платьев. При всей нашей строгой морали северян все равно каждый подспудно желает, чтобы эти вырезы стали еще ниже, хотя бы до пояса.

– Это для нас вечер, – обронил Альбрехт, – а для них день только начинается…

Только Норберт смотрит строго на эти густо напудренные лица мужчин и женщин, делающие их похожими на фарфоровых кукол. На мой взгляд, похожи еще и на белых клоунов.

У всех одинаково пышные прически, тоже густо посыпанные то ли пудрой, то ли мукой, колоколообразные платья, их постоянно нужно придерживать по бокам руками, тщательно вымеренное декольте, чтобы самую малость высовывались края розовых ареол, но дразняще скрывающее ниппели. Это, кстати, самая продолжительная война в истории, я еще в детстве видел демонстрации в Нью-Йорке с плакатами Free nipples, но, похоже, ситуация долго еще будет на этом же уровне, как и сейчас здесь в эпоху то ли позднего Средневековья, то ли уже Возрождения.

Во дворе прогуливаются стайками сплетничающие женщины, все яркие как только что распустившиеся цветы. Нас заметили сразу, повернулись и, выстроившись в ряд, это чтоб мы всех рассмотрели и оценили, присели в почтительнейших поклонах.

У Джесины Артерберри две мушки в виде перевернутых сердечек, остриями вверх, что означает ангину и критические дни, так что остается только анал, зато у леди Николетты Ваинврайт ни одного сердечка, только крохотная мушка над верхней губой слева, означает просто дразнящий флирт без всяких обязательств, извращенка.

Герцогиня предупреждала, что леди Мишеллу легко могут отодвинуть эти блистательные красавицы, но тут ошиблась, у меня специфические запросы.

Принцесса Колин Горриган смотрится на мой, взгляд достойнее, о ней тоже предупреждала Самантелла, однако мне рано увязать в пирах и бабах…

Альбрехт, шагая рядом, сказал негромко:

– Чего я только не насмотрелся с вами, сэр Ричард, но даже мне от этих вольностей не по себе.

– Они к этому шли столетиями, – пояснил я. – Медленно, шажок за шажком. Привыкли. Им кажется, что так правильно и что так было всегда.

– А как вам?

Я ответил уклончиво:

– Главное, пусть не видят наш сапог над их головами.

Безмятежно голубое небо ближе к закату наливается зрелой синевой, обретает солидность и насыщенность, а на западе уже слегка розовеет перед наступлением мощного и насыщенного пламенными красками заката.

Альбрехт и Норберт то и дело отвечают на поклоны местных вельмож, все им льстиво улыбаются, самые близкие к императору, уже весь двор знает, я двигаюсь беспоклонный, всем кивать – голова отвалится, только на женщин поглядываю с тем же удовольствием, как на цирковых собачек.

На них столько всего надето разноцветного, что видишь в первую очередь только множество одетых одно на другое платьев с оборочками и все украшения, которые не хранят в шкатулках, а все цепляют на себя.

– Удивительный мир, – буркнул Норберт. – Нелепость на нелепости…

Я обронил мирно:

– Несмотря на то что женщина вот уже тысячи и тысячи лет живет рядом с человеком, в ее поведении все еще много непонятного и даже загадочного…

Альбрехт заметил:

– Но это не те загадки, которые стоит разгадывать.

Он умолк, мимо медленно и красиво проплывает баронесса Редгрейв, платье от талии растопырено метра на полтора в радиусе, а рядом, подкручивая ус, вышагивает сэр Горналь.

– В такой нежный вечер, – услышали мы его непривычно воркующий, как у голубя, голос, – даже сапог сапогу шепчет на ушко что-то нежное…

Баронесса прощебетала с наигранным непониманием:

– Сэр Горналь, но у меня туфли!

Он ответил гордо:

– А у меня деликатный сапог. Мог бы сразу насесть, как козел на козу, а он мерехлюндичает…

– Ох, вы такой напористый, – сказала она игриво. – Я не в силах устоять перед таким штурмом моей крепости. Захватывайте и бесчинствуйте!

– Вон та альтанка ближе, – сообщил Горналь.

Она засмеялась.

– Вы, как настоящий воин, сразу рассчитываете кратчайший путь к победе?

Он лихо подкрутил ус и гордо выпятил грудь.

– Ко всей вашей красоте вы еще и умная женщина?

Альбрехт проводил их взглядом, вздохнул, лицо омрачилось, а на меня взглянул с непонятным сожалением.

– Какое-то странное чувство, – проговорил он. – Будто они все здесь не приняли нас всерьез. Словно бы явилась армия веселых комедиантов, что дает грандиозное представление.

Я посмотрел на Норберта, тот пожал плечами.

– У меня тоже, – сказал он, – а когда уйдем, жизнь пойдет-покатится по старой колее.

– Ваше величество, – сказал Альбрехт, – а у вас какое ощущение?

– Типа да, – ответил я. – Нечто. Слишком мы разные, но здесь настолько огромная и продвинутая империя, что должны обязательно раствориться в ней. И быстрее, чем комок меда в горячей воде.

Норберт нахмурился, Альбрехт спросил, старательно глядя мимо меня:

– А мы растворимся?

– Почти наверняка, – признался я. – Всегда так было. Даже и не знаю, что сделать, чтобы не растворились… Разве что перебить всех до единого.

– А так реально?

– Бывало в истории, – сообщил я. – Но мы христиане, а не древние иудеи, у нас вроде бы так уже нельзя… хотя если припечет, то можно.

За спиной раздался быстро приближающийся конский топот. Норберт отпрыгнул, хватаясь за рукоять меча, Альбрехт встал в полуоборонительную позицию.

Вдали по аллее в нарушении всех правил мчится на горячем коне Милфорд, один из немногих разведчиков Норберта, которым можно на коне по роскошным аллеям императорского сада.

– Ваше величество! – прокричал он издали. – Поймали!.. Поймали… от тех заговорщиков!

Альбрехт и Норберт остановились как вкопанные, кончики усов Норберта воинственно приподнялись, Альбрехт сурово улыбнулся, стал еще прямее и строже.

– Дождались, ваше величество?

– Возвращаемся, – велел я. – Наконец-то враг!

Норберт сказал сурово:

– Наконец-то. А то что за трясина: ни друзей, ни врагов?

Периальд, завидев нас еще в дальнем конце коридора, поспешно распахнул дверь в мой кабинет и отступил, потому что в его сторону уже мчится громадными прыжками огромный черный пес с горящими багровым огнем глазами.

Бобик влетел в кабинет, сделал пару кругов, пока мы двигались по коридору со всей неторопливой поспешностью, а едва переступили порог, грохнулся на пол и высунул огромный красный язык.