правительство было озадачено победой у берегов Греции, которая явно противоречила главному вектору британской политики на Балканах. Король Георг IV не мог скрыть разочарования: «Какое неожиданное событие!» В парламенте начались бурные дебаты: одни обвиняли правительство и писали Кодрингтону, что он «поторопился» уничтожить турецкий флот; другие торжественно называли Наварин «блистательной» и «честной» победой, результатом Лондонского договора трёх держав. «Могу лишь скорбеть, — говорил защитник адмирала в парламенте, — об употреблении слова “неожиданность” по поводу Наваринской битвы... Я думаю, напротив, что эта битва содействует освобождению Греции и ускорит его...»132

В результате скандала правительство ушло в отставку, новый кабинет возглавил герцог Веллингтон, герой Ватерлоо (1815). В дипломатических кругах говорили, что трудно определить, кого он ненавидит больше — Россию или Грецию. Его усилиями адмирал Кодрингтон вскоре был смещён с должности; когда же он спросил о причинах отставки, Веллингтон объяснил: «Вы расходились со мною в истолковании ваших инструкций»133.

Король после долгих колебаний наградил Кодрингтона (как и Риньи, и Гейдена) орденом Бани, но, по слухам, подписывая документ, в раздражении произнёс: «Я посылаю ему ленту, хотя он заслуживает верёвки».

Во Франции общество рукоплескало героям Наварина скорее в пику властям, которые тоже не ожидали разгрома египетского флота. При этом французский посол в Константинополе поспешил заверить султана, что Франция, как и Англия, не считает себя в состоянии войны с Турцией.

Интересные дискуссии возникли в исторической литературе, посвящённой Наварину. В советской историографии долгое время господствовало обвинение Кодрингтона в намеренной задержке русской эскадры, якобы для того, чтобы подставить её под огонь береговой артиллерии. В качестве доказательства обычно приводили выдержки из «Исторического журнала русской эскадры в Средиземном море»134.

Журнал этот составлялся в течение нескольких лет — с 1827 по 1831-й — на основе вахтенных журналов кораблей эскадры; к ним добавлены рапорты и приказы командующего Л. П. Гейдена, описания эскадр союзников. Всю информацию собрал, отредактировал и снабдил собственными выводами и комментариями историограф эскадры. Таким образом, перед нами результат работы редактора, а не первоисточник. Автор журнала — капитан-лейтенант И. И. Кадьян — тот самый, ходивший в кругосветку на фрегате «Крейсер» и списанный Лазаревым по «болезни».

После «Крейсера» Кадьян командовал бригом «Усердие». В 1827 году бриг должен был идти в Средиземное море, однако до Наварина он не дошёл — взбунтовалась команда, требуя убрать Кадьяна. Похоже, умение провоцировать бунт на корабле действительно стало его отличительной чертой. Император, узнав о бунте, обозвал начальников Главного адмиралтейства дураками и потребовал тщательного разбирательства.

Чтобы не искушать судьбу, корабль Кадьяну больше не доверили, отрядили писать историю: он получил должность историографа эскадры. При таком послужном списке ему нужно было в новой должности очень постараться, чтобы не выйти до времени в отставку. И он старался как мог — в самых высокопарных выражениях описал... командующего эскадрой.

Вот флагманский «Азов» вступил в бой под командованием Гейдена — «управляемый благоразумием, опытною и твёрдою храбростью, невзирая на увеличившуюся дымную темноту, ни на губительный перекрёстный огонь неприятеля, шёл прямо в глубину залива, туда, куда призывали его и долг, и честь и куда пути ничто преградить не могло». Заметим, командиру корабля Лазареву в этом живописном пассаже места не нашлось.

А вот что пишет новоявленный Гомер о командирах кораблей: «Гг. капитаны кораблей и фрегатов, одушевлённые примером начальника и чувствами собственного достоинства... спешно за своим адмиралом становились вплоть неприятелей на якоря. <...> Российский адмирал, вспомоществуемый достойными капитанами, ввёл и поставил свою эскадру с таким искусством и такой точностью, что оное принесло бы честь и тогда, если бы это делали в обыкновенное время...»

Сразу приходит на память описание сражения Нахимовым — точное, чёткое, без цветистых вывертов, где соседствуют скромность и великодушие к другим; он не забыл никого — ни командира, ни офицеров, ни матросов, ни союзников.

Как ещё, кроме откровенного и явного восхваления, мог историограф возвысить командующего? Старым способом: чем труднее победа, тем ярче талант победителя. Реальные трудности Кадьяну показались незначительными, ведь того ада, в котором находились Нахимов и другие участники сражения, он не видел. Зато живописал интриги союзников. Интриги, конечно, были, но уже после сражения, а не во время его.

«Трудно угадать, — пишет Кадьян, хотя на деле совсем не трудно угадать, на что он намекает, — почему адмирал Кодрингтон, решивший единодушно и нераздельно действовать с союзниками, не дождавшись левой колонны, пошёл в порт с одною правою... Английский адмирал... подверг российскую эскадру всему огню неприятельской канонады и поставил тем предводителя оной в великое затруднение... Но сие то обстоятельство тем более и показывает отличные таланты нашего адмирала...»

Вспомним письмо Нахимова: он объяснил задержку русской эскадры единственно лавированием французов в маловетреный день. Ни контр-адмирал Гейден, ни лейтенанты Нахимов, Л. Л. Гейден и Рыкачев — участники сражения — не подозревали Кодрингтона в злонамеренных кознях. И только измышления историографа, который сам в сражении не участвовал и даже не видел его со стороны, сделали английского адмирала виновником «великого затруднения» русской эскадры.

Уже выйдя в отставку и диктуя на склоне лет мемуары, сам Кодрингтон объяснил отданный «Азову» приказ лечь в дрейф и пропустить французов очень просто: «Я распорядился, чтобы корабли шли в две линии. Моею целью было при этом держать отдельно русских и французов, очевидно не расположенных друг к другу. Между ними такая ревность, что они охотно вцепились бы друг с другом, как и с оттоманскими силами»135.

Чему здесь удивляться: всего 15 лет прошло после Отечественной войны, среди российских моряков было немало тех, кто сражался с французами. Да, англичане тоже воевали с ними, но не на территории своей страны. Кто, как Нахимов, по возрасту не успел повоевать с Наполеоном, хорошо помнил французское нашествие в Россию, сожжённые и разграбленные города и деревни. Не случайно русские матросы не доверяли «французу» и подозревали, что союзники начали стрелять холостыми. Так что главнокомандующему волей-неволей приходилось учитывать это обстоятельство.

К сожалению, версия несостоявшегося командира и усердного историографа И. И. Кадьяна перекочёвывала из книги в книгу и прочно обосновалась в литературе о Нахимове и Наваринском сражении136. Как видим, адмиралу Кодрингтону не повезло не только в глазах современников, но и в оценках историков.

Командующие союзными эскадрами не случайно неоднократно подчёркивали в рапортах и приказах его вынужденный характер, ссылались на то, что турки первыми начали стрелять, — Великобритания, Франция, Россия и Порта на тот момент не находились в состоянии войны, а Греция тогда являлась частью Оттоманской империи, и, следовательно, греческие дела были