* * *

– Что там у вас сегодня ночью произошло? – спросил полковник Воронец.

– У меня? – Я был искренне удивлен. – У меня ничего не произошло. А что у меня должно было произойти?

– Не у тебя, а на вашем этаже. Что, шума не слышал?

– Сквозь сон голоса какие-то доносились... – вяло заметил я. – Но я устал и спал крепко. Кстати, мне сегодня нужно бы в госпиталь на осмотр съездить. Меня, что, сегодня еще не отпустят? Если отпустят, то лучше с утра.

Воронец долго смотрел на меня своим тяжелым придавливающим и сильно возмущенным взглядом. Потом вздохнул с вселенским сожалением и сказал:

– Значит, плохо ты в одиночке думал. Не решил еще содействовать следствию? Срок в два раза себе сократил бы...

В ответ я вздохнул не менее впечатляюще:

– Извините, товарищ полковник, я не совсем понимаю необходимость брать на себя лишнюю ношу. Если я надеюсь быть оправданным, то с какой стати мне идти на содействие следствию? Я и так содействую: помогаю вам осознать собственную большую ошибку. Тщетность ваших честных усилий очевидна – никаких доказательств у вас нет, и быть не может, потому что меня там не было. Это мое категоричное заявление. И лучше было бы отпустить меня, скажем, под подписку о невыезде. В госпитале меня примут и место выделят. И Москву я не покину.

– Так все говорят, когда просят отпустить их «по подписке». А сами сразу же куда-нибудь на Запад – и объявляй их потом в международный розыск...

– Мне на Западе делать нечего. Просто не смогу. Там кругом дерьмом пахнет. А мне другие запахи по душе. К тому же я прекрасно понимаю, что в России с ее обычным беспорядком спрятаться гораздо легче. Но я и в России прятаться не собираюсь. Если бы я чувствовал за собой вину, то просто не дал бы себя задержать. Это было несложно сделать. Но я вины своей не чувствую и не признаю, и знаю, что у вас нет доказательств против меня.

– Насчет доказательств ты сильно поторопился. Экспертиза видеозаписи показала номер твоей машины. Эксперты у нас сильные и работают оперативно. За пару часов выдали результат. А это уже серьезная улика, которую ни один суд не сможет проигнорировать. Может быть, кто-то ездит на твоем «Тигуане» по доверенности? Кто? Скажи. Будем искать. Для тебя это возможность снять вину с себя.

– Я, конечно, в отличие от вас, товарищ полковник, мало знаком с технологией судебно-медицинской экспертизы. Но сталкиваться с ней тоже приходилось. Нормальная экспертиза не делается за пару часов. Такая экспертиза у меня лично не вызывает доверия. За это время невозможно разложить изображение по пикселям. Они, я думаю, все делали только визуально и предположительно. И я имею право потребовать независимой экспертизы, – опять вздохнул я. – Никто на моей машине не ездит, только я один. И доверенность я никому не выписывал. Провалов в памяти у меня нет, несмотря на тяжелое ранение в голову, в результате чего меня намереваются отправить на инвалидность. И...

Не дав мне договорить, Воронец нажал на кнопку звонка, вызывая конвоиров. Парочка моих «персональных» вертухаев тут же вошла, если не сказать, ворвалась в кабинет. Позы у того и другого были такие, будто они прямо сейчас готовы меня скрутить и избить. Но до этого дело еще не дошло. Пока не дошло...

– Передайте, чтобы готовили машину. В суд поедем, оформлять арест. Минут, наверное, через тридцать. Будьте готовы.

Быстро же Воронец собрался!

«Вертухаи» вышли.

– Товарищ полковник, а вы, случаем, в Интернет не заглядывали вчера вечером или сегодня утром? – спросил я откровенно примирительным голосом, словно приглашал его на добросердечную беседу. Старший следователь посмотрел на меня внимательно, потом снял очки, словно они мешали ему говорить.

– Заглядывал. Кто-то болтливый попался, сообщил о твоем задержании. А вообще народ тебя сильно поддерживает. Кажется, националисты даже какую-то акцию хотят провести. Ты не из их числа?

– Если вы какую-то организацию имеете в виду, я не из их числа. А о проведении акции говорили еще до моего задержания. Только на националисты, а автомобилисты. Простые, рядовые, которым беспредел на дорогах и вне дорог надоел. Если человек желает жить спокойно и требует, чтобы власть за налоги, которые дерет с человека, обеспечила ему нормальную жизнь без пришлых ухарей, вы его сразу в националисты записываете. Я много деревень знаю, где разные люди живут. И русские, и кавказцы, и татары, и цыгане... И даже знаю деревню, где обосновался негр, который женился на русской девке и уже ведро детей наклепал. И везде, где пришлые свои порядки не устанавливают, – спокойно и хорошо. Никому они не мешают. А когда начинают мешать, это вызывает естественный протест. Не националистический, а человеческий, бытовой даже. Вот такой же протест имел место и на МКАДе. Судя по кадрам видеозаписи, там была самозащита. Кстати, я езжу с оружием, и мог бы его применить, защищаясь против четверых. Тем более что официально я нахожусь на излечении в госпитале. Больной то есть человек. Еще одно доказательство в мою пользу. А в целом я не вижу в том эксцессе ничего криминального.

– Эксцесс и был бы классифицирован как бытовая драка, то есть простое хулиганство, если бы не убийство. Есть труп – есть убийство. Если бы ты сознался, мы постарались бы даже не инкриминировать тебе превышение мер самообороны. Несчастный случай, и все. Ты подумай...

– Товарищ полковник... – протянул я с укором. – Я бы подумал, если бы там действительно был я. Но при настоящем положении вещей мне даже рассуждать не о чем. Я не хочу брать на себя даже минимальный груз чьей-то вины. Здесь я буду категоричен. И имею к тому, скажу честно, веские причины. Объяснить?

– Объясни.

– Меня намереваются отправить на инвалидность по ранению. До сих пор я еще нахожусь на службе и остаюсь у командования на хорошем счету. В случае судимости, пусть даже с минимальным сроком, пусть даже с условным, меня вынуждены будут уволить из армии. На инвалидность это, естественно, не повлияет. Инвалид, как я понимаю, перед законом несет точно такую же ответственность, как и полностью здоровый капитан спецназа ГРУ. Но вот пенсия будет ниже раза в три, если не больше. Сейчас я могу надеяться на «боевые» доплаты. В случае увольнения меня из армии до того, как я официально пройду комиссию в госпитале, я буду лишен и «боевых» выплат, и многих льгот участника боевых действий, и вообще окажусь чуть ли не бомжем, потому что сейчас занимаю служебную квартиру в двухквартирном доме в военном городке, и собственной жилплощади не имею. Как участник боевых действий и военный инвалид, я могу рассчитывать на получение жилплощади. Как уголовник – буду лишен всех заслуженных прав. Как вы считаете, должен я поддаться на ваши уговоры и взять на себя чужую вину, чтобы облегчить жизнь следствию? Но что тогда будет с моей дальнейшей жизнью? Понимаете мои мотивы?

– Мотивы весомые, – не мог не согласиться старший следователь. – Но они не могут служить оправданием и доказательством твоей, капитан, невиновности. Это не контраргумент против обвинения. К сожалению, на видеозаписи ты везде стоишь спиной к камере. И именно поэтому я так долго с тобой разговариваю. Повернись ты хоть на секунду вполоборота, и все разговоры прекратились бы. Тем не менее у меня нет сомнений, что это именно ты. Когда тебя задерживали – не знаю, заметил ты или нет, – но я внимательно рассматривал тебя издали. Узнать пытался. Со спины, сбоку... И узнал. Движения твои...