Я больше не мог. Я больше не мог выносить это в нем.

— Чего копы от тебя хотят?

— По-настоящему они хотели бы, чтобы я их обстрелял, тогда они могли бы меня убрать. Они специалисты по самообороне. Но кроме того, я убил одного парня.

Прямым текстом.

— В общем, это был чернокожий провокатор. Все то же. На одно из собраний пришли люди Кабинды с автоматами и убили двоих наших. Студентов. На следующий день я убил одного из них.

— Вы не можете перестать убивать друг друга?

— Это трудно, если вся игра врага состоит в том, чтобы заставить нас друг друга поубивать.

— Но как раз поэтому…

— Если мы не будем реагировать, «черная сила» целиком попадет в руки группировок, которыми управляет ФБР.

— Что ты будешь делать?

— Не знаю. Но я знаю, чего не сделаю. Я не уеду из страны. Во-первых, оттого что не знаю, куда ехать: я был в Африке и чувствовал там себя чужаком. О Кастро и речи быть не может. Я постараюсь найти хорошего адвоката, который сумеет так насолить полиции, что она предпочтет не связываться. — Он говорил глухо и в себя, растравляя свою глубинную ненависть. — ЦРУ хочет скомпрометировать наших лидеров, загоняя их на Кубу, в Каир или Пекин, а ФБР — заставить раствориться, как Кливер, Кармайкл и многие другие, кто был вынужден эмигрировать… Но особенно им нужно подстегнуть внутреннюю борьбу за власть, не дать нам объединиться и убрать лучших из нас нашими же руками. Но есть кое-что и получше, намного лучше, и это почти удалось, мы попадемся в ловушку, и я первый, потому что тут осечки не будет… — В его голосе проснулся рокот, он опустил голову и яростно сжимал огромные кулаки. — Нас спровоцируют на взрыв насилия, чтобы удвоить преследования, и в конце концов перевесят усталость, недовольство и страх рядовых чернокожих… Кроме того, они сделают так, что в среде молодых негров возникнет ото всех отъединенное «потерянное поколение», которое само отрежет себя от действительности и каких бы то ни было перспектив за счет психологического самоотравления… В общем, ты понимаешь… — Он взглянул на меня и улыбнулся. — Если я не делаюсь убийцей и осуждаю убийства, я перестаю быть лидером в глазах молодежи… Но если я убиваю и одобряю убийства, меня очень легко уничтожить законными способами… А к чему приведет самоотравление молодых? Не к восстанию масс, а к разрыву с ними… Нас хотят сделать самоубийцами… Всеми нами управляют, вот что… Чем быстрее «черное» меньшинство скатится к насилию, тем спокойнее может спать «белое» большинство. Есть только одно реальное решение: достижение политической власти на местах политическими методами… Но если я так скажу, в глазах молодых я превращусь в ноль и не смогу больше их спасти…

Я спросил:

— А твои чернокожие солдаты, твоя армия?

— Для нас это единственная возможность дисциплинироваться. Иначе мы растворимся в терроризме и анархии… Я не настолько глуп, чтобы мечтать об армии чернокожих, объединенной только силой числа. Я говорю об организации… — В его голосе послышалась усталость. — Когда человек изо дня в день подвергается несправедливости, гораздо легче удариться в героизм и романтизм, чем создать организацию и маневрировать… Индивидуальная жертва — легкое решение… Только у молодых никогда нет времени ждать…

Он встал, я тоже.

— Я отведу тебя в комнату.

Мы поднялись по лестнице.

— Что мне делать, если придет полиция?

— Не думаю, что они придут. Это запасной выход, а пока они надеются, что я исчезну добровольно, — вот все, чего они просят.

— А что это там за ребята, снаружи?

— Это если нагрянут добрые друзья. — Он замялся. — А как там эта девчонка?

— Хорошо. Очень хорошо. Ребенок родится, наверное, через несколько дней. Ред…

… Мне бы не следовало… Но это был момент истины, и потом, он первый заговорил о самоотравлении. И я уверен, что не сказал ему ничего нового.

— Ты прекрасно знаешь, что Баллард дезертировал ради нее. Ничего идейного, никакой связи с Вьетнамом в этом поступке не было. История любви. Самая старая история на земле.

Он остановился перед дверью, спиной ко мне.

— Я знаю, — сказал он.

— А Филип…

Он стоял не двигаясь и ждал. Он знал. Теперь я в этом уверен.

Он вошел в комнату и закрыл дверь.

Я спустился в гостиную. Джин сидела в той же позе.

Это страшно — любить животных. Когда вы видите в собаке человеческое существо, вы не можете не видеть собаки в человеке и не любить ее.

И вам не грозят мизантропия и отчаяние. Вы никогда не обретете покоя.

Ред был убит 27 ноября 1968 года на одной из улиц Детройта. Одиннадцать выстрелов из машины.

Баллард сдался в 1969-м, через полгода после рождения сына.

Я вернулся в Арден через несколько недель. Я не в состоянии долго находиться вдали от Америки, я еще недостаточно стар, чтобы перестать интересоваться будущим, тем, что меня ждет. Америка заставляет нас жить напряженно, энергично, иногда подло, но по крайней мере это не мертвое окостенение Востока, а острый кризис. Новое рождается в муках. Только всесильная история может рассуждать о ее преступлениях. Такого еще никогда не видели. Поэтому даже в самой глубине отчаяния эта страна не позволяет отчаяться.

Я навестил Белую собаку. Мне надо будет очень сильно состариться, чтобы забыть нашу встречу. Нужно, чтобы мой сын подрос, стал человеком среди себе подобных, наконец-то достойным этого имени. Нужно, чтобы Америка завершила свою предысторию и новый мир позволил мне умереть с чувством облегчения и благодарности за то, что удалось посмотреть на него одним глазком.

Я несколько раз пытался дозвониться до Киза. Но каждый раз мертвый металлический голос говорил: «You have reached a disconnected number». «Номер отключен». И каждый раз, слыша эту фразу, я думал о молодежи, и не только американской, — изолированной, «отключенной».

Я позвонил домой к Джеку Кэрратерсу и выяснил, что Киз у него больше не работает.

— Не is in business for himself. Он открыл свое дело. У меня есть его адрес, подождите… Крэнтон, Коринн-стрит, за футбольным полем, зеленый дом. Третья улица направо от Флоренс-авеню.

Пришел Ллойд Каценеленбоген — поговорить с Джин о делах, но так как ее не было дома, он предложил подвезти меня, он хорошо знал этот квартал. Мы проехали по Ла-Бреа, Крэншоу…

— Несколько недель назад я был неподалеку, смотрел один итальянский фильм, «Война в Алжире», — сказал мне Ллойд. — Вот на этой площадке… — Он указал мне на пустырь справа. — … Там было человек двадцать чернокожих парней в военной форме, с деревянными ружьями, они учились вести уличный бой, под руководством инструктора. Наверняка бывшие «вьетнамцы». А когда я смотрел фильм, — кажется, во Франции он запрещен, он сделан в духе неореализма, и там речь идет о героической борьбе арабов с французскими угнетателями…