Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А я все больше с Леночкой сидела. Леночка о свадьбе узнала всего только за десять дней и все удивлялась, когда это я успела? Я даже и не знала, что ей ответить. Мне очень хотелось спать. Я нервно поглядывала на часы в ожидании, когда же гости начнут расходиться. Но стрелки, как назло, ползли еле-еле, и тянулся, тянулся гуттаперчевый июньский день, и не видно было ему ни конца ни края.
А в голове перекатывалась девственная пустота, глаза сами собой закрывались, шумело в ушах от выпитого шампанского. Нс было сил танцевать, не было сил познакомиться поближе с Германовой родней; не елось и не пилось, не пелось и не танцевалось, я даже перестала следить за наличием обязательной улыбки на лице, и мама, стоило ей пробежать мимо меня с очередной порцией тарелок или чашек, обязательно кидала в мою сторону один из самых укоризненных своих взглядов.
Ближе к полуночи гости стали наконец разъезжаться. Попритихли пьяные разговоры и неизбежное застольное пение, магнитофон насмерть зажевал кассету с хитами рок-н-рола кто-то из приглашенных потихонечку спер половину денег со свадебного противня. Вконец запыхавшаяся мама носилась из кухни в комнату и обратно со стопками грязной посуды. Паркет в комнате и в коридоре стал липким, под ногами громко хрустели какие-то неопределенные крошки и осколки; скатерть была густо залита красным вином и завалена объедками (хлебные корки, куриные кости, лепешки не донесенного до тарелок салата, обсосанные оболочки от маринованных помидоров — все как в лучших домах, все — как положено). Из большого эмалированного ведра уже кивали привядшими головами розы самых разных сортов, расцветок и размеров; по всем углам были распиханы коробки со свадебными подарками. Были тут и пестрые, обернутые в упаковочную бумагу, перевязанные золотистыми бантами, и обыкновенные, картонные, с обтрепанными уголками и черными складскими маркировками ITEM NO (что бы это значило?). На подоконнике бочком возлежала хвостатая настольная лампа — подарок свидетельницы Леночки, — и ее белый пластиковый хвост (из проволоки? из лески? Бог его знает …) уныло свисал через край, касаясь самой батареи.
— Эту лампу обязательно поставишь в спальне, — наставляла Леночка, торопливо прощаясь со мной на лестничной площадке, — она очень интимная. У все хвост светится. Знаешь как красиво!
— Хорошо, спасибо, — пробормотала я, чмокнула Леночку в подставленную щеку, подождала, пока сойдутся за ней двери лифта. А потом, развернувшись к лифту спиной, зло, но совсем тихо, никому не слышно, огрызнулась вдогонку уходящей подруге: — Да кому он на фиг нужен, твой интим?!
Сказала и остановилась. И ужаснулась. Опять же шепотом:
— Черт! Брачная ночь!
С этого момента время побежало, полетело, поскакало бешеным галопом — не угнаться. А я металась между оставшимися гостями, глупо уговаривала: «Ну куда вы? Посидите еще! Так рано! Оставайтесь ночевать, зачем куда-то ехать?!» — и стала вдруг неприлично оживленной. Казалось, что даже вещи вокруг заходятся от хохота: надо мной, надо мной — ну, Надя, это ж надо!.. Они попадались на глаза — обычные, «правильные» подарки на свадьбу: альбомчики с сердечками, чайные чашки, а больше всего — полиэтиленовые конверты с постельным бельем (розовым и голубеньким, разумеется), конечно, так уж положено, как бы тонкий как бы намек; и ухмылялись, ухмылялись… А взгляд все чаще непроизвольно останавливался на загадочных маркированных коробках, и тогда начинала жить своей независимой жизнью тревожная чернобуквеная надпись: ITEM NO — I TEMNO — INTIMNO? — INTIM NO! — NO INTIM!!!
Уставшая, зевающая мама смотрела на меня с недоумением, она была мной недовольна, этот день дался ей в чем-то гораздо тяжелее, чем мне, она уже буквально валилась с ног. А стрелки неумолимо бежали вокруг циферблата: пятнадцать минут первого… полпервого… час… полвторого — и не в моей власти было их остановить. Так что к двум часам в квартире уже не осталось никого, кроме меня, мамы, Германа да свидетеля Паши. Но Паша в счет не шел, он уже часа три назад был на руках отнесен в маленькую комнату и, бесчувственный, сгружен там на неразобранный диван, как был — в ботинках, в пиджаке и галстуке, и доносился со стороны маленькой комнаты громоподобный пьяный храп его.
— А у тебя раньше был кто? — спрашивал нетрезвый Герман, неловко приобнимая меня за плечи, покрывшиеся гусиной кожей, и тянул к моему лицу свои полноватые, влажные, в трубочку сложенные губы.
— Нет, — отвечала я и старалась отодвинуться, а он двигался за мной; да и куда от него теперь-то было деваться, как-никак — законный супруг, имеет право; надеюсь, это будет не слишком больно, нужно просто не задумываться, он уже взрослый и наверняка знает, что делать…
— И у меня — никого, — многозначительно и горячо прошептал Герман.
— В смысле? — не поняла я. Любопытство (а любопытство, как известно, самый неодолимый из всех женских недостатков) мгновенно пересилило во мне и страх, и отвращение. — Тебе ведь уже двадцать шесть лет! Где ж ты раньше-то был?!
— Тебя ждал! — сказал Герман с пафосом и снова неловко полез обниматься.
Боже мой, как умно! Как оригинально! Фраза, которую можно встретить в каждом фильме, особенно если фильм про крепкую советскую семью посмотреть. Я, ей-богу, могла предположить все, что угодно, но только не это. И снова, как тогда у ларька с мороженым, на ВДНХ, меня разобрал совершенно неуместный, истерический хохот. А Герман, казалось, ничего не замечал, он продолжал шарить по мне руками (там, куда только дотягивался). То-то он на грудь столько принял, для храбрости, должно быть, — пьяному, понятно, и море по колено.
Битый час он без толку провозился со мной, простыни уже были свернуты в жгутик, одеяло и одна из подушек обрушились на пол. Но ничего не выходило. Ей-богу, два девственника в постели (великовозрастных девственника, заметьте!) — это же цирк бесплатный, ничего смешнее я в жизни своей не видела! Потом, утомленный возней, он на несколько минут отстал, улегся на спину, ручки по швам, и пошла волной по потному лицу тяжелая мыслительная работа, мне казалось, будто я слышу, как скрипят извилины в его голове.
— Слушай, перевернись, пожалуйста, на четвереньки! — сказал Герман, закончив наконец
