самое некуда; гости уже приглашены, неудобно как-то; мама меня убьет, если я откажусь…» Нет, Герман мне нравился, конечно, но я четко знала, что не люблю его, и это знание меня угнетало. И, чтобы избавиться хоть ненадолго от этой тяжести, начинала выискивать самые малые поводы для того, чтобы расстроить или хотя бы перенести на более позднее время предстоящую свадьбу. Рассуждала: «Вот бы здорово, если бы вызов из института пришел, я бы тогда поверила, что это — «указующий перст» и бросила все к чертовой матери». Но вызов не приходил (так я и знала, что не пройду этот творческий конкурс), и вообще обстоятельства не предоставляли мне ни малейшей лазейки к отступлению.

Чуда снова не получилось.

В смысле, доброго чуда не получилось, получилось — как всегда.

Ровно за три дня до свадьбы меня выдернул из постели громкий мамин вопль.

— Да ты с ума сошла! — кричала мама и руками размахивала. — Я не прослежу, так, значит, и никто не проследит!

— Да что случилось-то? — спросила я, протирая глаза кулаком.

— Как что случилось?! — возопила мама. — Будто сама не понимаешь!

— Честное слово — не понимаю.

— Не понимаешь?! — вскричала мама еще громче. — Нет, вы посмотрите, она не понимает!

— Да, не понимаю! — Я уже начала потихонечку просыпаться и выходить из себя.

— Так у тебя же платья нет! И фаты? И туфель! А я-то, дура, думала, что ты у меня — взрослый человек! Ответственный? А ты?! — Мама рассматривала меня с несказанным презрением.

— Ох, черт… — только и смогла я ответить. — Да у меня совершенно из головы вылетело…

— Значит, так… — Мама уже выплеснула свою ярость, а теперь начала действовать, дабы спасти положение, — во сколько Герман приедет?

— Часам к двум, наверное, — ответила я не очень уверенно.

— Ага! — Мама сощурилась и стала что-то прикидывать в уме. — Это еще терпимо, могло быть и хуже. Значит, так. Он приезжает, и вы срочно отправляйтесь в магазин. На рынке платье лучше не брать, там одно дерьмо китайское. И померить негде. Поедете на Щелковскую. Там, мне Валентина Пална говорила, у нее сын недавно женился, очень неплохой магазинчик для новобрачных. Около метро прямо. И недорого, говорят. Правда, там обуви нет совсем, но это ничего. Туфли можно и на рынке. В «Луже» или на Черкизовском, там дешевле. Один раз надеть — небось не развалятся. Знаю я тебя, ты же белые потом ни в жизнь носить не будешь!

После того как мама произнесла эту тираду — чудо женской логики и практичности, — чело ее омрачилось какой-то внезапно пришедшей мыслью.

— А у вас деньги-то есть? — спросила она с тревогой.

— У меня — нет. А у него — понятия не имею. — Я пожала плечами. — Это же его деньги, не мои.

— О Господи! — взвыла мама, простирая длани к люстре над головой. — Ты меня с ума сведешь!

До приезда Германа мама лихорадочно металась по квартире, костеря меня самыми последними словами, а я тихо злорадствовала про себя: вот бы здорово было, если бы у Германа денег не оказалось! Повод был бы отличный. Не тот человек моя мама, чтобы дочку замуж выдать без надлежащего снаряжения.

А потом приехал Герман. С деньгами. И прямо с порога объявил, что вчера купил себе костюм и кольца, а сегодня мы за платьем поедем. Он мне кольцо примерял, а я чуть не плакала.

Промотались мы по магазинам до вечера, ноги у меня гудели, голова болела, вдобавок я была голодная как волк. Купили платье — все такое воздушное, юбка многоярусная. ленточки там, люрекс, открытые плечи; цветочек купили в волосы и белые лодочки из кожзама. Мне было совершенно все равно, как я буду одета, настроение портилось с каждой минутой. А добрый Герман суетился вокруг меня:

— Ой, Наденька, что с тобой? Ты устала? Плохо себя чувствуешь?

И глаза у него были такие тоскливые-тоскливые, почувствовал, видимо, — неладно что-то. Я усовестилась. Такой он был жалкий, даже ссутулился много сильнее обычного.

— Ну что ты, — успокоила я его, — все в порядке. Просто я очень есть хочу.

— О, это не проблема! — расцвел Герман и помчался к близлежащему лотку за чебуреками.

Надо признаться, чебуреки эти не пошли мне на пользу. Вот уж правду говорят — «с котятами». Желудок мой разболелся страшно: есть не могла, пить не могла, ходить и то больно было. Мама перепугалась, Герман перепутался. Два дня бегали вокруг меня с лекарствами, утешали, только ничего не помогало. Чтобы перевезти меня на квартиру к Герману, где и предполагалось проводить свадьбу, пришлось им нанимать из загорода такси. Оставался всего один день до предстоящего события, нужно было принимать срочные и эффективные меры.

И тут мою добрую, сердобольную маму осенило. И добрая, сердобольная мама сунула мне таблетку левомицетина (это я потом выяснила, что левомицетин — не желудочные таблетки). К вечеру я начала чувствовать, что с моим лицом творится что-то неладное. Я посмотрелась в трельяж: оно покраснело и немного распухло.

Я пошла жаловаться моей доброй, сердобольной маме.

— Ой, у тебя, наверное, аллергия на левомицетин, — всплеснула она руками. — Вот так всегда — все одно к одному, одно к одному! Ну да ничего!

И она принесла мне еще одну таблетку — супрастин, поскольку принято считать, что он как раз аллергию снимает.

— Ты уверена? — засомневалась я. Мне, честно говоря, совсем не хотелось выздоравливать.

— Хуже точно не будет! — заверила мама.

Но она ошибалась, ох как ошибалась…

Я проснулась в два часа ночи оттого, что лицо мое начало нестерпимо чесаться, пошла в ванную и включила свет. Первое мгновение мои глаза отказывались воспринять всерьез то, что показывало зеркало. Я крепко зажмурилась, с минуту собирала в кулачок всю свою храбрость, а потом приоткрыла один глаз. Отражение не изменилось.

Да, кстати, попробую описать вам то, что я увидела тогда в зеркале. Начну с правой щеки, ибо в ту ночь она стала в полном смысле слова выдающейся частью моего лица, так как выдавалась вбок неимоверно, казалось, что она стала в три раза больше, чем была. Нет, левая щека тоже вспухла, но она увеличилась лишь в полтора раза и не выглядела такой огромной просто по сравнению. Кожа покрылась шершавой, неравномерной розовой корочкой, веки отекли, глаза превратились в тонкие болотно-зеленые щелки, а в этих щелках танцевала радость, настоящая радость — вот оно, избавление, разве можно жениться на такой невесте!

Оказалось — можно.

Не такова была моя мать, чтобы расстроить свадьбу, не таков был Герман, чтобы так