Борис убрал телефон. На том конце так и не взяли трубку. Опять.

Вера улыбнулась ему через стол:

– Поди пойми с пацанами. Ты психуй сколько хочешь, ногами по потолку бегай, а он то ли в тюрьму сядет, то ли станет звездой.

Слава богу, Витя не такой, подумала она. Она бы не выдержала. Витя с детского сада знал, что он мамин лучший друг. Мамина гордость.

Борис опять выудил из кармана телефон.

Он ее не слышал.

– Правда же? – безжалостно поинтересовалась Вера.

Муж кивнул:

– Родители – молодцы.

Опять заглянул в телефон.

Вера напоказ поморщилась. Но сказала – ласково:

– Ну слушай, чтобы получить удовольствие от еды, надо думать о еде.

Хотелось выхватить этот телефон и жахнуть об стену.

– Это по работе, – ответил муж. И склонил лицо над экраном: обвисли щеки, появился второй подбородок – все окрасилось синеватым светом. Телефон, однако, опустил на колени, зло отметила Вера: прячет экран.

– Петрову понравился балет, – приподнятым тоном заметила Вера. Если нечаянно услышит метрдотель, если напряжены чуткие уши у кого-то за соседним столиком (с виду таких милых, таких занятых собой), то замечание не скажет им ничего. Скажет – Борису: ты же только что виделся с президентом в ложе, он сам тебя позвал, он тобой доволен.

– Да-да, – кивнул синему свету Борис. Поднял лицо на нее: – Все хорошо. Просто по работе.

Снова убрал свой поганый телефон. Плечи его были напряжены, голова сидела на деревянной шее, как будто была выточена с ней из одной чурки. Взгляд Бориса не прыгал дальше скатерти, вилки, ножа, меню, которое муж снова взял – будто не изучил его уже вдоль и поперек. «По работе, – злоба душила Веру. – А как же».

Рокот и плеск разговоров в зале стал стихать. Появились чередой официанты. Они выступали благоговейно и серьезно, как курсанты на Красной площади.

Борис отложил меню. Вера распахнула на коленях бумажную салфетку, прикрыла платье.

– А как в театре? – беззаботно поинтересовалась она.

Наконец-то Борис посмотрел ей в глаза – вопрос застал его врасплох. Удивление, видно, было так велико, что просочилось в голос, – это Вера заметила злорадно.

– Никак, – пробормотал Борис. – Откуда мне знать.

Он обдумывал возможные комбинации.

Вера пожала шелковым плечом.

– Думала почему-то, что ты сегодня был в театре.

– С чего ты взяла?

Официант поставил тарелки: перед ней, перед ним.

– Не был?

Лучшая в жизни селедка.

– Нет, – почти рассердился Борис. – Что мне там делать?

Ужин шел своим чередом. Селедка оказалась действительно хороша. Трудясь над дымной олениной с лисичками, Вера даже забыла о своих тревогах: она превратилась в язык, вокруг которого работали зубы и щеки, а сам он был трубкой пищевода соединен с желудком, – остальной мир пропал. И это было хорошо.

– А брусника? – пробудилась она, увидев, что Борис положил приборы, убрал салфетку, встал, оправив пиджак. Муж сделал большие глаза и одними губами показал: в туалет.

Вера тут же обрела остальную плоть, и мир принялся давить на нее с мерзкой вещественностью: свет был слишком ярким, платье слишком тесным, табуретка под задницей – слишком плоской и твердой, в узких туфлях тут же обнаружились и заныли ступни, а лисички на тарелке показались кусочками оранжевой медицинской трубки.

До туалета «Скифов» Маркус Юхансен не добрался: все здесь пылало обычной московской роскошью. Борис задвинул замок и сел на мраморный трон унитаза. Проверил телефон: ни на один его звонок Соколов так и не ответил. Не прислал сообщение. Борис повертел телефон в руках. Начал писать смс. Стер. Нашел в адресной книжке другой номер. Вместо гудков слышал, как бухает его сердце. Нет ответа.

Значит, слухи о его ссоре с Соколовым уже разбежались. Никто не отвечал на его звонки. Все ждали, что будет дальше.

Борис поразмыслил. Была еще одна попытка. Нашел нужный номер. Тот ответил сразу – и комок льда у Бориса в желудке растаял.

– Привет! – рокотал в трубке голос. – А я думал, ты сегодня на Маркуса пошел.

– Ага, я как раз там.

– Ну! А мы завтра. И как? Растоптан, смят, покорен? Ну!

Значит, не все потеряно. Далеко не все. Теперь желудок ощущал ласковое прикосновение только что съеденного. Борис хохотнул:

– Вполне.

– Чем кормили-то?

– Селедкой.

– Ничо себе.

– На тарелках из Икеи.

– Ничо себе. Да, я читал: он такой. Малость отморозок. Но гений. Что, правда из Икеи?

– Верка говорит.

– Ну!

Борис рискнул, уже не думая всерьез, что рискует:

– Слушай. Мне от тебя нужно то, чего добился друг Остапа Бендера от польской красавицы Инги Зайонц.

– Ну?

– Любви.

– Это-то я понял.

Борис постарался говорить как ни в чем не бывало:

– Мне до зарезу нужно поговорить с Соколовым.

– Ну? – удивление собеседника стало настороженным. – Поговори.

– Устрой нам встречу?

Пауза. Желудок Бориса снова заледенел, окаменел, упал вниз, придавив все нежное, что располагалось ниже, и только тогда Борис осознал, что собеседник нажал «отбой». Он набрал номер снова… не только «отбой» – абонент был уже недоступен.

Когда Борис вернулся к столу, ответил «все в порядке», подали эту чертову бруснику. Борису казалось, что на тарелке перед ним его собственные выбитые мозги. Вера разевала рот, что-то говорила.

– Все в порядке, – опять сказал он ее лицу.

16

Ламп в зеркале не хватало. Их свет не доставал до сумрачных углов гримерки. Даша щелкнула выключателем у двери. Наклонилась, заглядывая под стулья, диван. Желтый казенный свет, сочившийся с потолка, сразу превратил таинственную пещеру в захламленную комнатушку. Но показал и телефон – под самым трюмо. Наверное, выпав из кармана и заехал по скользкому ковролину. Даша подняла телефон, вытянула заодно и белесого «червяка трико». Повесила на подлокотник дивана. Справилась по бумажке с записанным пин-кодом. Набрала номер. Петр, так он себя назвал, обрадовался:

– А, вы еще в театре, Даша? Ура. Вот спасибо, что нашли!

– Пожалуйста.

– Вы теперь выключите его. Он мне прямо сейчас – не нужен.

– Хорошо.

– Но вы все равно – держите его в надежном месте? Чтобы не сперли. Все-таки не дешевая игрушка. А я потом заберу… Я в командировку уехал.