В такую-то минуту дверь вдруг распахнулась, и в кабинет уверенно зашёл военный – отличнейшие хромовые сапоги, синее галифе, коричневый китель, фуражка со звездой. На левом боку – кожаная планшетка на ремне, на правом – блестящая кобура с пистолетом. Волохов сразу весь подобрался, живо встал и прошёл к гостю. Он уже понял, кто перед ним. Знал и то, что этот худощавый мужчина с невыразительным лицом и сдержанными манерами может сделать с ним всё что угодно. Это ничего не значит, что он вежлив и глядит приветливо. В любой момент он может испустить печальный вздох и молвить с грустью: «Гражданин Волохов, вам придётся проехать с нами!» И он пойдёт, куда прикажут. Спорить и сопротивляться нельзя, это выйдет себе дороже. Пойдёт как миленький и покорно примет всё, что ниспошлёт ему судьба! Всё это Волохов безотчётно чувствовал. Он так и впился взглядом в непрошеного гостя. А тот неспешно осматривался и словно бы не замечал смятения хозяина кабинета. Да он уже и привык к такой реакции на свой приход. Куда бы он ни заходил, хоть в кабинет к первому секретарю горкома, – везде лица бледнели и вытягивались, а в глазах появлялось собачье выражение. Котин поначалу удивлялся, а потом стал принимать как должное. Ведь не его же лично боятся! В его лице боятся и уважают советскую власть. И это правильно. Без этого не было бы ни порядка, ни целеустремлённости и ни самой советской власти. Кто-то ведь должен руководить всем этим бардаком? Без руководящей и направляющей силы наступит хаос. Допустить этого нельзя.

Впрочем, Котин был человек незлой. Он даже интересовался поэзией, почитывал Пушкина с Тютчевым и считал себя образованным человеком. Знания его носили поверхностный характер и были обрывочны; он не понял главного в литературе, не усвоил (и не мог усвоить) её глубочайший нравственный урок. Но и всё же с ним можно было потолковать о правилах стихосложения и даже – о предназначении поэта (в свете последних решений партии). Зная всё это за собой, Котин предвкушал приятную беседу. Тут двух зайцев можно было убить: себя потешить и собеседника озадачить (то есть объяснить ему стоящие перед страной задачи и наивернейшие методы решения этих задач). А потом можно смело докладывать своему начальству об успешно проведённой работе среди писателей и проявленном при этом знании всех тонкостей и глубин новой пролетарской литературы.

Сев на стул и закинув ногу на ногу, Котин сунул руку во внутренний карман и вытащил серебряный портсигар с изящной резьбой. Ловко распахнул тяжёлые створки и предложил:

– Пожалуйста, угощайтесь!

Волохову совсем не хотелось курить с утра на голодный желудок. Недавно врачи обнаружили у него гастрит и настоятельно советовали бросить эту вредную привычку, а ещё велели не волноваться и не голодать (не то будет язва). Волохов им всё это обещал, но теперь почёл необходимым приятно улыбнуться и осторожно вынуть из портсигара папироску «Казбек».

Гость и хозяин прикурили от одной спички, в потолок потянулись синие дымки.

– Хорошо тут у вас, спокойно, – молвил Котин, обводя взглядом голые стены. – А у меня не кабинет, а проходной двор какой-то. Всё идут и идут с утра до вечера. Ни одной минуты свободной. Целый день как белка в колесе. Не то что тут у вас! – И он снова огляделся, на лице его показалась приторная улыбка. Он вдруг прищурился и с чувством продекламировал:

Волохов изобразил приятное удивление на лице.

– Вот как? Вы знаете Пушкина?

– Конечно! – молвил Котин. – Да и как же не знать великого русского поэта, можно сказать, солнце русской поэзии? – Он эффектно отстранил руку с дымящейся папиросой и произнёс с пафосом:

Волохов хотел сказать, что эти строчки принадлежат вовсе не Пушкину, но отчего-то не стал. Вместо этого энергично кивнул и молвил:

– Вот это верно! Очень правильная мысль! И своевременная.

Он понимал, что сейчас нужно задвинуть что-нибудь дельное, энергическое! Процитировать какой-нибудь стих позабористее, чтоб у этого служаки глаза на лоб полезли. Но в голове совсем некстати крутилась знакомая с детства рифма: «У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…» Он никак не мог избавиться от этого лукоморья. А лейтенант о чём-то задумался, уставился в пол, отставив руку с дымящей папиросой. Тыквообразная голова то склонялась долу, то как бы нехотя поднималась. Взгляд туманился, глаза то смотрели прямо, а то убегали вбок. Всё вместе было до крайности странно. Волохов не знал, что и думать об этом неожиданном визите.

Котин в очередной раз стряхнул пепел в чугунную пепельницу на столе и произнёс со вздохом:

– Ну хорошо, не будем терять драгоценного времени. Я пришёл поговорить о вашем писателе Пеплове. Что вы можете о нём рассказать?

Волохов сделал удивлённое лицо.

– Так ведь он арестован! Ещё в тридцать седьмом. Разоблачён как враг народа. Я с тех пор ничего о нём не слышал.

Котин согласно кивнул, затем пристально посмотрел на Волохова.

– Скажите, только честно: вы действительно считаете его врагом советской власти?

Сделав над собой видимое усилие, Волохов ответил с расстановкой:

– Да, считаем. У нас было общее собрание по этому поводу. Многие писатели высказывались. Наблюдалось всеобщее единодушие, так сказать…

– Про собрание я знаю. У меня есть протоколы. И ваш отзыв на его роман «Половодье» тоже имеется. Но, вы понимаете, какая штука. Дело Пеплова первоначально вёл капитан Рождественский, после него – лейтенант Исаков. А потом выяснилось, что оба они – матёрые враги советской власти. Оба получили по заслугам. Мне передали некоторые дела Исакова. Я с ними ознакомился и подумал: а не было ли допущено ошибки в деле Пеплова? Или даже так: не есть ли это провокация вражеского агента в отношении честного советского человека и хорошего писателя? – Котин поднял взгляд и пристально посмотрел в лицо Волохову. Тот отчего-то побледнел, глаза его странно заблестели.

– Я не знаю, – пробормотал он. – Мне трудно об этом судить. Вы ведь понимаете, это давно было. Мы, писатели, далеки от всего этого.

– Я всё понимаю, – кивнул Котин. – Вы не можете знать всех подробностей. Но я вас спрашиваю не о Рождественском, а я хочу знать ваше мнение о вашем бывшем товарище Петре Поликарповиче Пеплове, следствие по делу которого до сих пор не закончено. Тут, видите ли, в чём дело. Я вам скажу прямо: Пеплов не производит впечатления заговорщика. Очень может быть, что в отношении его была допущена несправедливость и его напрасно арестовали тогда, в тридцать седьмом. Вы ведь знаете, что имели место перегибы. Товарищ Сталин недавно прямо об этом сказал. И назвал виновных. Имевшие место перегибы должны быть исправлены. Этим я теперь и занимаюсь. Но я должен как следует всё понять, во-первых, а во-вторых, обосновать своё мнение объективными доводами. Просто так мы не сможем отпустить Пеплова. Нам нужны для этого серьёзные основания.