Лейтенант Котин и не поверил. Он решил прекратить дело Пеплова. В определённом смысле это было выгодно ему самому. К тридцать девятому году, когда «кровавая ежовская банда» была разоблачена и призвана к ответу, когда бывших обвинителей и палачей самих ставили к стенке и когда «отец народов» публично заявил о допущенных перегибах и перехлёстах (привычно свалив свои грехи на подчинённых; так было в тридцать первом – во время раскулачивания, так было в тридцать третьем – во время страшного голодомора, в тридцать пятом – после убийства Кирова, а потом каждый год – в тридцать шестом, седьмом и восьмом, когда в расход пошли все те, кто беспрекословно выполнял приказы Сталина), – тогда-то и появился шанс на спасение у немногих счастливцев, переживших два смертных вихря тридцать седьмого и тридцать восьмого годов. Всех незаконно осуждённых, конечно же, никто и не думал выпускать на волю (об этом и речи не шло). Но если, положим, кто-то сидит по делу, сфабрикованному каким-нибудь Рождественским или Исаковым (разоблачёнными и уже расстрелянными врагами советской власти), – как же это дело не проверить? А чтобы на местах не путались во всех этих хитросплетениях и противоречиях, были разосланы секретные циркуляры с вполне конкретными указаниями: выпустить из тюрем не более одного процента сидельцев (планировать ведь можно не только выплавку чугуна и сбор урожая; в тридцать седьмом году до каждой области были доведены контрольные цифры по количеству подлежащих расстрелу врагов народа! Всё это имело силу боевого приказа, неисполнение которого приравнивалось к измене и каралось смертью).

Отчего же в тридцать девятом было бы иначе? Утолив на время жажду крови, Сталин решился на некоторое послабление. Это нужно было ещё и для поддержания удачно придуманного образа друга детей и отца народов – добродушного усатого дядьки, который зря мухи не обидит. Эта насквозь фальшивая акция преподносилась как акт милосердия со стороны советской власти и нового руководства НКВД. Прежние следователи были опричники, мясники, негодяи без чести и совести, а новые – совсем другое дело! Вот и решили выпустить из тюрем каждого сотого, да и то – речь не шла об уже осуждённых, тем более о расстрелянных (не выкапывать же их из могил!), а только о тех, кто сидел по явно сфабрикованным делам и кто не признал свою вину. Это была очередная уловка, ловкий ход: в обществе создавалась иллюзия восстановления справедливости, грехи списывались на рядовых исполнителей, и всё опять было чудесно и хорошо!

Всего этого Пётр Поликарпович знать не мог. Он не знал даже того, что делом его теперь занимается новый следователь и что он уже отправил официальный запрос в местное отделение писателей товарищу Волохову. В этом запросе лейтенант госбезопасности предписывал уполномоченному правления писательской организации устроить экспертизу произведений писателя Пеплова. Проще сказать: от Волохова потребовали письменные отзывы на книги Петра Поликарповича. Речь не шла о характеристике самого Пеплова, а всего лишь – о его книгах. Котин знал, что книги Пеплова имеют прочную и добротную репутацию. Он видел подшитые в дело одобрительные отзывы прославленных писателей: Максима Горького и Вячеслава Шишкова. Были положительные отзывы и со стороны местных писателей – газетная статья за подписью того же Волохова, хвалебный отзыв подающего большие надежды Константина Седова; оказалась в деле и восторженная статья Гольдберга (к тому моменту уже расстрелянного). Несколько одобрительных рецензий от известных иркутских писателей – и Пеплова можно будет отпустить на поруки! – так решил про себя лейтенант Котин. Дело пустячное и беспроигрышное, зато он сможет доложить начальству, что вот, дескать, установка на пересмотр «необоснованно репрессированных лиц» успешно выполнена. Одного такого дела будет вполне достаточно. Тем более что речь идёт об известном человеке. Резонанс будет приличный, и продвижение по службе также обеспечено (особенно если сразу после этого раскрыть очередной заговор каких-нибудь вредителей-неотроцкистов – числом поболе да с программой пострашнее). Новая волна следователей ни в чём не уступала своим предшественникам.

Всё правильно рассчитал лейтенант Котин. Только одного он не принял во внимание: того оглушающего впечатления, какое производила любая официальная бумага, исходившая из недр всесильного НКВД. Волохов получил предписание Котина в феврале тридцать девятого. Двадцать месяцев прошло с момента ареста Пеплова, Гольдберга, Басова и Балина. Все они были осуждены, а двое уже расстреляны (об этом Волохов узнал из доверительного разговора со своим куратором из НКВД, которому ежемесячно слал отчёты о настроениях писателей). Страница эта была перевёрнута, дело решено. И вдруг от него требуют письменные отзывы на книги Пеплова! Зачем? С какой стати? А что, если это проверка его позиции? Его лояльности? Сознательности? Крепости убеждений?.. Вся двадцатилетняя история советской власти изобиловала неожиданными сменами курса, понять которые простые смертные были не в состоянии. Вот и теперь нельзя было понять, что это – очередной зигзаг или долгосрочная смена политического курса? Но что, собственно говоря, изменилось? Сталин, Молотов и Калинин – на своих местах. Борьба с вредителями продолжается. Международная обстановка день ото дня всё тревожней. В Германии набирает силу окончательно обнаглевший Гитлер (успевший к этому времени присоединить к себе Австрию и часть Чехословакии). В Испании (с помощью того же Гитлера) установилась диктатура Франко. В Италии воцарился бесноватый Муссолини. А на восточных рубежах СССР японцы неожиданно напали на Халхин-Гол и спровоцировали полномасштабную войну. Чего же стоила на фоне всех этих событий судьба какого-то там Пеплова? Пеплов давно уже сидит в тюрьме, и все его бывшие знакомые свыклись с мыслью, что он – враг и про него следует забыть.

Целая буря поднялась в душе у Волохова. И что хуже всего, посоветоваться было не с кем. Правление писательской организации расформировано, и за всё теперь отвечает уполномоченный. А времени на раздумье почти нет. В письме указан срок исполнения – 10 дней. Отправить книги на отзыв в Москву не получится. А в Иркутске кому такое дело поручишь? По всему выходило: самому придётся писать (ну ещё Седов напишет, ну ещё обллит можно попросить). А как не хочется заниматься этим щекотливым делом! Ведь правду о Пеплове написать нельзя. Потому что это очень странно будет: в апреле тридцать седьмого Пеплова исключили и заклеймили как врага и бездаря, а теперь вдруг окажется, что всё это не так. Но ведь существует же следственное дело, в котором есть характеристики на Пеплова, составленные Волоховым по запросу капитана Рождественского! Есть официальные выписки из протоколов писательских собраний, на которых клеймили всех этих прихвостней. Есть и другие важные бумаги – все они подшиты в уголовное дело Пеплова. И если теперь Волохов станет вдруг защищать Петра Поликарповича, то ещё неизвестно, какие это будет иметь последствия для него самого. Сегодня, допустим, случилось послабление. А через год закинут новую сеть и потянут, потянут тебя на дно за то, что не был до конца принципиален и твёрд, допустил ничем не оправданную мягкость по отношению к врагу! Или что другое придумают – тут ничего нельзя заранее знать. Так же как не мог ничего заранее знать и капитан Рождественский. Уж на что был преданный и решительный, старался изо всех сил, а всё равно не уберёгся. Разоблачён и расстрелян – наравне с тысячами таких же, как он, кретинов.