этом забастовка показала, какая мощь дремлет в объединенном рабочем классе. Вряд ли можно считать простым совпадением, что английские работодатели всегда держали уровень зарплат выше, чем у рабочих в континентальных государствах.

Всеобщая забастовка предоставила неопровержимые доказательства глубокого классового разделения английского общества. Лозунги администрации Болдуина о том, что она перекинет мост через эту пропасть, теперь выглядели посмешищем. Пусть премьер периодически выдавал какие-то миротворческие сентенции во время конфликта, по факту он поставил интересы имущих выше интересов неимущих. К тому же он либо не смог, либо не захотел приструнить Черчилля. Канцлер использовал бронированные автомобили для доставки продуктов питания и жестоко разгонял мирные демонстрации вооруженными отрядами полиции. Однако если действия Черчилля во время забастовки запятнали репутацию правительства, то через несколько месяцев эта репутация полностью пошла прахом. В 1927 году Болдуин принял Закон о производственных конфликтах и тред-юнионах, в котором все забастовки с целью «насильного принуждения правительства» или «причинения вреда обществу» объявлялись незаконными. Запрещены были любые формы «запугивания», что лишало профсоюзы их главного политического рычага. Закон, по сути, открывал новый этап классовой войны.

20

Двигай вперед или подвинься

После всеобщей забастовки и Закона о производственных конфликтах Болдуин предстал перед современниками куда более расчетливой фигурой. Вместо того чтобы обращаться ко всему рабочему классу в целом, он прицельно обращал в свою веру лишь один сегмент – тот слой рабочих, который, по словам Чемберлена, обладал «волей и желанием достичь больших и лучших высот». Выше по социальной шкале этот сегмент включал низы среднего класса, как раз начавшие обзаводиться домами в пригородах. Пригородное жилье строилось не правительством Болдуина, а частными компаниями, получавшими с продаж немалую прибыль. Благодаря правительственным ограничениям на арендную плату съемные квартиры оставались относительно дешевыми, но этот вариант не всегда подходил людям из самых нижних слоев среднего класса, особенно после того, как консервативный кабинет прекратил строить муниципальные дома. Черчилль же стимулировал покупку людьми своего первого дома, вводя облегченные налоговые схемы для плательщиков ипотеки и гарантируя, что инфляция не коснется сбережений этого слоя населения.

Консерваторы Болдуина стремились создать иллюзию демократии собственников. Они как бы разделяли рабочий класс и низы среднего на уважаемых платежеспособных жителей пригородов (голосующих за тори) и ютящихся в лачугах и муниципальном жилье социалистов-арендаторов, при этом надеясь часть вторых превратить в первых путем смены места жительства. Оруэлл называл это заговором с целью превратить обширную часть общества в «тори и их подпевал», хотя сам Болдуин, естественно, описывал массовое переселение в пригороды совсем другими словами: «Нет более трогательной картины, чем видеть, как работящие мужчина и женщина после многих поколений городских предков получают наконец свой собственный садик».

Владение отдельным домом (или половиной дома) служило знаком определенного общественного положения и респектабельности. При этом, взвалив на себя беспрецедентные долговые обязательства в форме многолетней ипотеки, жители пригородов изо всех сил держались за рабочие места. Тут не оставалось пространства ни для классового самосознания, ни для политической активности. «Двигай вперед или подвинься!» – гласили лозунги консерваторов. «Наверху полно места». Тактика Болдуина во время всеобщей забастовки провоцировала эту прослойку бояться рабочего класса, а консервативная пропаганда рисовала лейбористов в парламенте как защитников тоталитарного социализма, намеревающихся разрушить Англию среднего класса.

Попытка представить низы среднего класса в качестве естественного электората тори говорила о гениальности Болдуина – ни один лидер партии до сих пор даже не пробовал перетянуть представителей этой небогатой прослойки на свою сторону. Принимая в свои объятия новых людей, Болдуин расширил избирательную базу консерваторов и придал ей современную идентичность. После его второго срока партия уже выражала интересы не только землевладельцев и богатых коммерсантов; отныне тори также выступали от лица читателей Daily Mail. Идеологически эти группы связывало негативное отношение к высоким налогам, «социализму» и государству, а также размытый, но довольно ревностный национализм. И снова консерваторы продемонстрировали свою адаптивность и понимание, что для сохранения фундаментальных социально-экономических основ необходимы некоторые поверхностные перемены.

Несмотря на тяжелое переутомление, Болдуин вышел на выборы 1929 года с уверенностью. Пусть они происходили на фоне увеличившейся безработицы и недавней всеобщей забастовки, но лидер тори возлагал надежды на то, что люди, не одобрявшие рабочий протест, проголосуют за его партию из страха и благодарности. К избирательной кампании подключили превосходные финансовые ресурсы консерваторов, взяв старый тон Лоу – «спокойствие». По всей Англии появились плакаты с портретом Болдуина и подписью «ЧЕЛОВЕК, КОТОРОМУ МОЖНО ДОВЕРЯТЬ!», на них значилось: «Безопасность прежде всего». Сам слоган как бы намекал на предполагаемую опасность – лейбористское правительство наверняка начнет проводить революционное законодательство.

Либералам же при их невеликой избирательной базе требовался какой-то броский призыв. Ллойд Джордж, в 1926 году наконец сменивший Асквита на посту лидера партии, предложил программу, отличающуюся дерзостью, радикализмом и неким шармом – то есть всеми теми качествами, которых так не хватало партии в период председательства Поддатого. После всеобщей забастовки Ллойд Джордж проникся идеями Джона Мейнарда Кейнса и разработал амбициозный проект общественных работ. Теперь он продвигал свой план под девизом «Мы можем победить безработицу». Привычная экономическая парадигма трактовала безработицу как неизбежность; считалось, что население обладает тем большими средствами, чем меньше правительство тратит и облагает налогами. Лидер либералов отбросил эту теорию и заявил, что правительство должно занимать деньги для финансирования общественных работ и тем самым увеличивать занятость. Поскольку этот план предполагал отход от экономики невмешательства, многие либералы приняли его враждебно и без всякого понимания. Им недоставало ни интуитивного чутья Ллойд Джорджа в экономических делах, ни его восприимчивости к переменам в духе времени. Его экономические решения и смелые «социалистические» меры оказались успешными во время войны; события 1930-х годов показали, что он также был прав, защищая государственные траты в 1929 году.

Уже не в первый раз британские избиратели проявили большую прогрессивность, чем многие члены парламента. Они с энтузиазмом откликнулись на предложения Ллойд Джорджа, и его партия получила четверть от всех голосов. Однако крен избирательной системы в сторону двух ведущих партий свел 25 % голосов лишь к 10 % мест в палате общин. Для самого Ллойд Джорджа эта победа оказалась пирровой еще в одном отношении: в парламент в основном вернулись традиционные «поддатники», порицавшие опасные экономические идеи нового лидера. Остальные места распределились примерно поровну между тори и лейбористами, хотя последние впервые в истории оказались самой многочисленной партией, получив 287 мандатов. Консерваторы добились на 9 % меньше голосов от общего количества по сравнению с выборами 1924 года и потеряли 37 % парламентских мест. Болдуин испытал потрясение, узнав, что увеличенный им на 8 миллионов человек электорат оказался столь неблагодарным. При поддержке газетных магнатов лорда Ротермира и лорда