– Говорят, миссис Ракоши вернулась.

Видал почти неуловимо напрягся.

– Да, Дон. Вчера.

– Хорошо провела время?

Дон расспрашивал чисто по-дружески, без всякой задней мысли, и Ракоши ухитрился выдавить из себя улыбку.

– Да, спасибо, Дон.

Осветитель повернулся и оглядел опустевшую площадку.

– Завтра придется начать все сначала.

– Надеюсь, с большим успехом, – пробурчал Ракоши.

– Не всегда бывают чудеса, как сегодня утром, – улыбнулся Дон, но в глазах Видала по-прежнему светилась безысходная грусть.

– Ты прав, Дон. Доброй ночи.

Он кивнул и направился к ожидавшему «роллс-ройсу». Видал знал, что у Дона прелестная жизнерадостная жена и трое маленьких дочек, которые, конечно, встретят возвратившегося отца восторженными воплями.

Видал устало налил себе водки. Зависть – чувство неприятное, и он весьма редко ему поддавался.

Машина сделала первый поворот на крутой, спускавшейся вниз по каньону дороге, и Видал снова откинулся на спинку кожаного сиденья, невидящими глазами уставясь на поросшие кустами холмы. Его не будут радостно приветствовать детские голоса. Те чудесные, но мимолетные отношения, которыми наслаждались он и Кариана в первые месяцы после свадьбы, никогда больше не вернутся. Его любовь к ней превратилась в стремление защищать и опекать. И он не мог ее покинуть. Это значило бы уничтожить Кариану. Без его покровительства пресса вскоре обнаружит истинную причину ее столь редких появлений на людях. Словечко «странная» сменится более резким определением «неврастеничка», а потом и уродливым «сумасшедшая». Именно об этом начнут шептаться за ее спиной на приемах и ужинах. Мягкость и кротость Карианы не защитят ее от злобных нападок. Все забудут о застенчивой немногословной Кариане Ракоши и увидят лишь ту Кариану, какой она становится в периоды обострения.

Автомобиль на полной скорости еще раз повернул, и Видал крепко сжал губы. Дансарты не будут ждать, пока тайное станет явным. Они призовут Кариану в лоно семьи и без шума упекут ее в дорогое заведение для душевнобольных. Она умоляла Видала никогда ее не покидать, и, хорошо зная последствия своего ухода, он дал слово.

До сих пор клятва не тяготила Видала. Он исступленно отдавался работе. Он закрыл душу для людей и был уверен, что это навсегда. Но в один прекрасный день плохо одетая девчонка появилась на площадке, и с таким трудом возведенный барьер рухнул. Мучительное желание одолевало его, и в какой-то ошеломляюще ясный миг он понял, что больше ему не знать покоя.

Видал пытался вспомнить, что он почувствовал, впервые встретив Кариану. Он явился на вечеринку, которую устроили друзья в честь его приезда в Америку. Девушка показалась ему изысканно-изящной. Все в Кариане было хрупким, утонченным, деликатным – точеное лицо, грациозные движения, бледно-лиловые, сиреневые и серые шифоновые платья, которые ей так нравилось носить.

Приятели твердили Видалу, что он просто осел. Дансарты принадлежали к американской аристократии и так же ревностно относились к чистоте своей родословной, как любая семья, занесенная в «Готский альманах»[14].

Если он хочет жениться на Кариане, значит придется попросту сбежать. Дансарты ни за что не примут в свою семью венгра, пусть и именитого режиссера. Но Дансарты, как ни странно, не протестовали.

Вскоре, однако, вскрылась истинная причина. Поведение Карианы уже было предметом самого глубокого беспокойства. Покой дома Дансартов нарушали отвратительные сцены. Нервные срывы, которые семейный доктор посчитал истерией. Необъяснимые припадки вспыльчивости, оставлявшие ее странно погруженной в себя, словно на какое-то время разум покидал девушку.

В восемнадцать лет она обручилась с сыном друга семьи, но помолвка оказалась неприлично короткой, и молодые люди разошлись, якобы по взаимному согласию. Потом она встретила Видала, и тот лишь мог представить себе облегчение, испытанное Дансартами. С этой минуты все странности Карианы можно было списать на мезальянс и неупорядоченную жизнь богемы.

Медовый месяц они провели в Европе, рука об руку посещали Реймский собор, римские развалины в Арле, Сикстинскую капеллу в Риме. Какой-то невероятно краткий миг он был по-настоящему счастлив.

Несчастье произошло за день до того, как они должны были выехать из Парижа в Булонь, где собирались сесть на пароход. Видал до сих пор терялся в догадках, что послужило отправной точкой, и так никогда и не разобрался в тех кошмарах, которые за этим последовали. Мгновение назад она была прекрасной, нежной и кроткой, как всегда, и вот уже превратилась в разъяренную ведьму, выкрикивающую непристойности.

Видал, спотыкаясь, кое-как выбрался из номера, не в силах поверить тому, что видит и слышит, а вернувшись, обнаружил, что жена исчезла. Карианы не было три дня. На четвертый она появилась, растрепанная, грязная, с пустым взглядом. От одежды и тела разило застарелым сексом. Он так и не узнал, где и с кем она провела это время, и с тех пор его постоянным спутником стал страх.

Это могло случиться в любую минуту и в любом месте, и весь ужас заключался в том, что Кариана ничего не помнила. В Лондоне он оставил ее в универмаге «Харродз», а сам отправился на обед со старым другом – земляком Алексом Кордой. Они с аппетитом ели, много пили и громогласно спорили. В самом превосходном настроении вернулся Видал в отель и обнаружил Кариану в постели с таксистом.

Ее недоумение при виде разъяренного мужа было поистине трогательным. Она ничего не сделала – всего-навсего приехала домой пораньше, потому что у нее болела голова. Пришлось лечь, чтобы во сне боль прошла. Его обвинения ужасны и несправедливы.

Кариана рыдала и отныне стала ложиться в постель рано и поздно вставать.

На пароходе по пути домой Видал часами простаивал у поручней, вглядываясь в омерзительно-зеленые бесконечные волны и от души желая себе смерти. Он сумел бы справиться с ее развращенностью, будь она открытой и вызывающей – избил бы Кариану, брал бы ее, пока та не обессилеет, запер бы в спальне. Но никак не мог свыкнуться со страшной истиной – целые дни и недели начисто выпадают у нее из памяти. Дни, которые она решительно отказывалась обсуждать.

Ее брезгливость в то время, которое он привык считать периодами просветления, все усиливалась. Роскошное белье надевалось всего лишь раз, а потом выбрасывалось, как, впрочем, и перчатки, которые она швыряла в мусорное ведро, едва успевала снять. Бывали минуты, когда Видал тонул в сотнях пар запакованных в целлофан перчаток, грудах лифчиков, трусиков и комбинаций.

В Нью-Йорке Кариана трогательно пыталась угодить мужу и, несмотря на холод, долго гуляла с ним по заснеженным улицам. Его напряжение и страх немного утихли. Они играли в снежки в Центральном парке, посещали картинные галереи, смотрели фильмы, смеялись, беседовали, занимались любовью. И вдруг неустойчивое равновесие и искусственно созданный призрачный мирок покоя и тихого счастья разлетелись. На этот раз любовником Карианы стал официант отеля.