Поджав губы, я мотнул головой.

- Что? – с гневом спросила она, поймав мой взгляд.

- Мне жаль тебя, - признался я, ибо мне действительно было её жаль.

- Да пошёл ты! – процедила она. Глаза её вспыхнули яростью – настоящей, а не той, что была завесой для страха.

Её попытка обойти меня закончилась тем, что я, схватив, припечатал её к стене. Вся она так и пылала негодованием – невысокая, стройная и всё ещё красивая, несмотря на прошедшие годы. Время пощадило её, почти не тронув черты лица. Только в самых уголках тёмно-серых глаз появились крохотные лапки морщинок и уголки губ опустились вниз.

- Я ведь действительно любил тебя… - сказал, сам не зная зачем.  – Почему ты не сказала мне про дочь?

- Потому что моя дочь – не твоё дело, - выплюнула она и попыталась оттолкнуть.

- Не моё?! – слова её вызвали у меня раздражение. Толкнув её обратно, я наклонился к ней ближе: - Не моё, мать твою?! Двадцать лет ты молчала о том, что у меня есть дочь! Молчала, будь ты проклята! – внутри клокотала ярость, несравнимая ни с чем, что я чувствовал прежде.

В этот момент мне хотелось ударить её, но я знал, что не сделаю этого. Не сделаю не только потому, что ни разу в жизни не поднял руку на женщину, а… Да чёрт её знает, почему! Возможно, именно потому, что я понимал – у неё нет ничего, кроме льда. Льда, работы и времени, которого уже не вернуть. К жалости примешалось презрение.

- Я молчала, - голос её звенел от напряжения и гнева. – А ты что?! Разве ты хотел что-то знать?! Что-то я не припомню, чтобы ты хоть раз появился и спросил, кто отец Ольги!

Чем дольше я смотрел на неё, тем сильнее становилось моё желание сделать нечто такое, за что потом я сам себя не прощу. Что разговора у нас не получится, было ясно, как божий день. Казалось, она специально провоцировала меня, пыталась довести до грани. После той единственной ночи, случившейся много лет назад после моей победы на чемпионате Европы, пути наши разошлись. И разошлись совсем не потому, что мне этого хотелось. Не успели мы вернуться в Москву на родной каток, Вера жёстко заявила, что я отчислен из группы. Ни сожаления, ни объяснения причин. Последнего, в общем-то, и не требовалось, так как они были очевидны. Тогда казалось, что очевидны, хотя на самом деле ясно понял я всё куда позже.

- Ты считаешь, я следил за твоей жизнью? – вкрадчиво осведомился я, заставив её вжаться в стену. – По-твоему после того, как ты выставила меня, я должен был подбитым псом бегать за тобой, Вера? – покачал головой. – Как я тебе уже сказал, я любил тебя. Но бросать свою жизнь к лезвиям твоих коньков… - покачал снова.

Она всё ещё пыталась держаться. Потемневшие глаза блестели на бледном лице, губы приоткрылись и сомкнулись вновь, напомнив мне её прежнюю.

- Я строил свою собственную жизнь, Вера, - жёстко выговорил я, не отводя взгляда. – Жизнь, которую ты едва не разрушила. Чего ты ждала? Что я приползу и буду скулить, чтобы ты взяла меня обратно? Чего? Или, может быть, что я брошу фигурное катание? Брошу дело, которому отдал всю свою жизнь?

Напряжение между нами достигло апогея. Мне казалось, что нервы мои натянуты до такой степени, что стоит тронуть – полопаются нахрен. Вера же так и продолжала молчать. Смотрела на меня снизу вверх и, чтоб её, молчала.

- Чего ты ждала?! – рявкнул я, ударил кулаком о стену и отошёл от неё. Сделав несколько шагов по залу, снова повернулся к ней.

Она всё ещё стояла у стены и, казалось, была бледнее прежнего.

- Я хотела, чтобы ты убрался из моей жизни, - просипела она. – Только этого.

- Нет, Вера, - возразил я. – Не этого. Ты испугалась. Ты и сейчас боишься.

- Испугалась? - переспросила она надменно и как будто удивлённо. Ещё одна маска. От меня не укрылась ни едва заметная дрожь её голоса, ни обнажившийся ещё сильнее испуг.

- Сильная ты только на льду, - подошёл я вновь.

Успевший взять под контроль всё, что бушевало внутри, теперь я говорил спокойно. Когда-то она была тренером, я – всего лишь её учеником. Одним из фигуристов, занимающихся под руководством олимпийской чемпионки Веры Журавлёвой – одной из самых ярких знаменитостей последних лет существования Советского Союза. Вот только Советский Союз развалился, а страх осуждения никуда не делся…

- Сильная, решительная, - встал напротив, на расстоянии метра. – Но каким бы ты ни была выдающимся тренером, за пределами катка ты не можешь ничего.

- Я не собираюсь выслушивать эту чушь! – вскинулась она и опять было пошла к двери. Удерживать её я не стал. Смотрел в спину до тех пор, пока она не оказалась у самого выхода, и только тогда проговорил:

- Тебя пугают отношения. Любые отношения с людьми.

- К чему всё это, Ром? – она вдруг обернулась. Маска, которую она так долго носила, спала. Не до конца, и всё же теперь я видел перед собой её настоящую, не пытающуюся показать мне то, чего в ней нет.

- Оля любит тебя, - немного помолчав, ответил я. – Пока ещё любит. Я тоже когда-то любил…

- Когда-то, - она чуть заметно усмехнулась – не губами. Усмешка мелькнула в её голосе, в едва заметном движении плеч.

- Когда-то, - повторил я твёрдо, смотря на неё прямо. – Мой тебе совет: постарайся сделать так, чтобы это «когда-то» не коснулось любви нашей дочери. Поверь, до этого тебе не так далеко.

Вера поджала губы. Отвернулась от меня, ожидая, по всей видимости, продолжения. Продолжать я не стал – обошёл её и покинул зал. Для более двадцати лет молчания слов и так было более, чем достаточно. На сегодня, так точно.

Оля

Последние звуки танго, отразившись от стен, от свода катка, растаяли в воздухе, а мы так и стояли, глядя друг на друга теперь уже в звенящей тишине.

Чувствовала, как в такт моему стучит сердце Тима: сильно, громко, и причиной тому была не только наша импровизация. Никогда, катаясь под эту музыку с Пашкой, я не чувствовала ничего подобного. Я вообще никогда прежде не чувствовала ничего подобного, выходя на лёд.

- Наотмашь, - выдохнула, глядя на Тимура.

Не знаю почему, но это было первым, что пришло мне на ум. Наотмашь. Чувства, эмоции. Как будто не было ничего «до» и «после. Как будто осталось только одно – танго.

- Наотмашь, - отозвался Тимур сипло.

Провёл ладонью по моей спине. Я опять летела в льдистую мглу. Опять. Только проникающего под кожу холода больше не было – лишь язычки сине-чёрного пламени.

- Я бы хотела что-то вернуть… - выдохнула, высвобождая руку.

Отразившееся сожалением во взгляде Тимура признание повисло в воздухе. Оба мы знали, что это невозможно. Отмотать время вспять, вовремя найти нужные слова, смелость быть слабым…

- Теперь у нас есть только то, что есть, - отозвался он.