Мистер Грирсон, облаченный под легким пальто в вечерний костюм, объявил, что едет на званый обед и заглянул сюда на пару слов.

— Очень рад, сэр, — сказал Хардинг и поманил официанта. Тот с готовностью поспешил к столику, однако разговор между лондонским сыщиком и начальником местной полиции доставил ему разочарование.

— Что будете пить, сэр? Мартини? Херес?

— Спасибо, спасибо, пожалуй, херес — сухой. Господи, Хардинг, как это все... э-э... пробуждает воспоминания! Снова встретиться с вами таким вот образом! В высшей степени... э-э... необычайно!

Когда официант вернулся с бокалом хереса, беседа оказалась еще более неинтересной. Он смог лишь сообщить горничным, подсобному рабочему и шеф-повару, что сыщик с майором, кажется, хорошо знают друг друга и ведут разговор о каких-то давних делах.

Однако с его уходом тема разговора тут же переменилась. Майор, развеселившийся при воспоминании об одном забавном эпизоде, внезапно оборвал смех и негромко сказал:

— Так-так, вы должны... э-э... отужинать со мной, Хардинг. Но теперь о деле. Побывали в Грейндже?

— Да, но пока ни к какому выводу не пришел, — ответил инспектор.

— Естественно. Вполне. Я и не ждал этого, дорогой друг. Вы находите дело... э-э... трудным?

— Да, сэр. В нем замешано очень много людей.

— Я совершенно того же мнения! Вы еще... э... не обсуждали его с суперинтендантом?

— Пока нет, собираюсь к нему завтра утром, — пообещал Хардинг.

— Да-да, я был уверен, что могу на вас положиться, — сказал майор, допивая херес. — Постарайтесь... э-э... не задевать ничьих чувств!

С этими словами он направился к двери и торопливо вышел к машине, где его поджидала супруга.

Инспектор Хардинг подъехал к дому приходского священника в половине девятого и попросил доложить о себе. Горничная, прочтя его визитную карточку, отпрянула от инспектора, будто от свернувшейся кобры, и, оставив его стоять в холле, исчезла в глубине дома.

Через несколько минут она вернулась и сказала, что пусть, пожалуйста, идет вон туда.

Хардинг без сопровождения вошел в дверь, указанную горничной, и оказался в большой комнате, забитой сервантами, разномастными креслами, столиками, безделушками и подушечками. Стены были увешаны разнообразными картинами, фотографиями и декоративными тарелками. У холодного камина стоял экран, на высоких окнах висели сильно накрахмаленные белые муслиновые занавески, но бокам их окаймляли шторы из выцветшей синей парчи, закрепленные петлями из толстых шелковых шнуров. Освещали весь этот уют люстра, свисающая с белой лепнины в центре потолка, и торшер с розовым абажуром возле дивана.

Миссис Чадли в невзрачном платье, которое гордо называла «полувечерним», сидела с безупречно прямой спиной, занимаясь вышиванием, рядом с ней стояла рабочая корзинка. Священник поднялся из глубокого кресла по другую сторону камина и, держа в пальцах визитную карточку Хардинга, неуверенно заговорил:

— Мм... добрый вечер, инспектор. Прошу вас, входите. Только, боюсь, мы совершенно не готовы к приему гостей.

С виноватой улыбкой он указал на свои ковровые шлепанцы, рукоделие жены.

Хардинг сделал несколько шагов вперед.

— Простите, что помешал, но видите ли, сэр, время у меня весьма ограничено, и я хотел быть уверен, что застану миссис Чадли дома.

Миссис Чадли сняла очки в стальной оправе, которыми пользовалась для чтения или работы, и надела пенсне.

— Должна сказать, несколько неподходящее время для визитов, — заявила она. — Только, пожалуйста, достаточно извинений! Я совершенно свободна, однако не представляю, зачем могла вам понадобиться.

И она перевела взгляд на мужа, придвинувшего Хардингу одно из кресел.

— Не это, Хилари, у него сломана ножка.

— Ай-ай-ай! Опять подводит память! — удрученно крякнул священник и придвинул другое. — Надеюсь, у этого ножки целы. Присаживайтесь, инспектор. Стало быть, вы хотите поговорить с моей женой?

— Благодарю. Да, у меня есть несколько вопросов к миссис Чадли, — сказал Хардинг, садясь. — Работаю я, как вы, очевидно, догадались, над расследованием убийства в Грейндже.

Священник покачал головой:

— Ужасно, ужасно! Жуткая история! Какая кара! Невероятно!

Миссис Чадли воткнула иголку в вышивание, сняла наперсток и содрогнулась.

— У меня совершенно нет желания говорить об этом, — заявила она. — Либо мой муж, либо я охотно навестили бы леди Биллингтон-Смит в ее горестный час, но, поскольку она, видимо, не нуждается в духовном утешении, мне больше нечего сказать. Надо полагать, служебное разбирательство состоится со дня на день и, уж конечно, соберет множество людей, одержимых вульгарным любопытством, но лично я и не подумаю ехать туда.

— Конечно, дорогая Эмми, конечно! Естественно, ты не захочешь там присутствовать, — мягко произнес священник. — Это ясно и без слов. Но я думаю, инспектор хочет задать тебе несколько вопросов.

Миссис Чадли поглядела на Хардинга с нескрываемой враждебностью.

— Не представляю, какой помощи вы ждете от меня. Уверяю, мне никто ничего не рассказывал. Позволили поговорить только с мисс Фосетт. Скрытной я ее не назову, однако, должна признаться, считаю ее сдержанность чрезмерной и просто глупой.

— Эмми, дорогая! — снова сказал священник, на сей раз еще мягче.

Его супруга слегка вспыхнула, но потом успокоилась. Хардинг тут же воспользовался этим затишьем:

— Миссис Чадли, я лишь хочу узнать о ваших передвижениях вчера утром. Вы помните, когда приехали в Грейндж?

— О, если только это!.. Я позвонила в парадную дверь в двадцать минут первого, это точно, так как взглянула на часы, опасаясь, что времени уже больше. И могла бы звонить еще и еще, дворецкий заставил меня ждать у двери очень долго, своим слугам я бы такого не позволила.

— А когда он вас впустил, то повел прямо на веранду?

— Конечно. Не представляю, куда бы еще он мог меня повести, раз леди Биллингтон-Смит находилась там.

— Долго вы оставались на веранде, миссис Чадли?

— До половины первого.

— И ушли по тропинке, ведущей к подъездной аллее?

— Да. Я сказала леди Биллингтон-Смит, что беспокоиться из-за меня не стоит. Мне показалось, самочувствие у нее неважное, оно и неудивительно. Однако я всегда буду считать, что она сама обрекла себя на это, выйдя за такого человека.

— Эмми, нельзя дурно говорить о покойниках, — напомнил ей муж.

— Конечно, Хилари, однако правда есть правда, и было бы лицемерием представлять дело так, будто генерал не был грубым, властным и злобным. Несомненно, хорошие качества у него имелись, но от меня они оставались скрытыми. С леди Биллингтон-Смит он обращался ужасно, однако сочувствия у меня к ней нет, я всегда считала брак между мужчиной его возраста и девушкой едва ли не отвратительным, а уж его обращение с сыном — таким утонченным юношей! — было определенно зверским!