Пленные красноармейцы

9 сентября произошли жестокие бои в районе станицы Пресновской, причем нами был произведен согласованный удар – с севера уральцами, с юга сибирскими казаками. Большевики, не ожидавшие этого удара, дрогнули и побежали, бросая пушки, пулеметы и обозы. Наша победа была полная.

Накануне ко мне в штаб приехал адмирал Колчак с некоторыми его министрами, генерал Нокс и огромная свита. Адмирал отправился на автомобиле к Уральскому корпусу и прибыл туда как раз в то время, когда наши части гнали красных, захватывая тысячи пленных. Всех охватила неописуемая радость и подъем духа; казалось, что наступил решительный перелом, что этот удар будет окончательным. Так оно и было бы, но при одном непременном условии – всеобщего напряжения всех сил на поддержку победоносной армии, для развития успеха.

Русское дело держало экзамен в эти дни сентября 1919 года; теперь наступила проверка того, как справились с организацией тыла, насколько сумели взять его в руки. Армия снова доказала свою способность, жизненность, силу и умение. Но для победы общей, для закрепления успехов военных нужно было еще многое.

Все части 3-й армии понесли значительные потери в этих первых боях; 9 сентября я обратился по прямому проводу к Главковостоку с докладом о положении в армии и о необходимости присылки теперь же пополнений для сильно поредевших частей нашей армии.

Правее нас стояла 2-я армия генерала Лохвицкого, которой не удавалось перейти в наступление, сбить красных; после нескольких дней встречных боев большевики даже частично потеснили 2-ю армию. Они усилили здесь свой удар, чтобы с этой стороны парализовать успех нашей армии, которая в это время заняла сильно выдвинутое положение, причем Уфимский корпус наступал в общем направлении на юго-запад, имея задачей разбить и отрезать 27-ю советскую дивизию.

Заминка 2-й армии грозила расстроить все планы Главковостока; необходимо было помочь ей, чтобы спасти общее положение; нельзя было терять ни дня. Пришлось предпринять новую операцию, не окончив вполне еще первой. Я повернул главную часть сил Уфимского корпуса также почти на 180 градусов, направив их удар теперь в северном направлении. Удар пришелся как раз во фланг и частью в тыл красным, теснившим 2-ю армию; уфимцы быстро выдвинулись вперед, почти на половинное протяжение всего фронта 2-й армии, которая после этого получила возможность повести успешное наступление.

Но 27-я дивизия большевиков ускользнула от окончательного разгрома и смогла отступить на два перехода; там она получила свежее подкрепление и снова перешла в контрнаступление, чтобы прорвать сильно растянувшийся теперь фронт Уфимского корпуса.

Можно представить, как растянулся фронт и всей моей армии; вначале первый удар был объединенный и сходившийся к железной дороге. Но затем пришлось бить от середины: уральцами на юг, уфимцами на север. Эти три последовательных удара, следовавшие без перерыва один за другим, дали нам перелом, создали военный успех, обеспечили победу, но они же поставили 3-ю армию в тяжелые условия, выйти из которых своими собственными силами она могла с большим трудом.

Начались самые упорные и жестокие бои за весь этот период нашего наступления, за всю Тобольскую операцию. Главная тяжесть их выпала на долю 12-й Уральской дивизии и Морского батальона, которые доблестно отбивали все атаки и сломили в конце концов большевиков.

Пребывание в штабе армии гостей из Омска затянулось и сильно мешало работе, отвлекая и меня, и штаб на несколько часов ежедневно, поэтому я почувствовал облегчение, когда через шесть дней было объявлено об их отъезде. Верховный правитель за это время объехал почти все войска, раздавал награды, причем он настоял на присуждении трем командирам корпусов, генералам Каппелю, Космину и Войцеховскому, а также и мне ордена Святого Георгия 3-й степени. При объездах передовых линий адмирал Колчак лично видел малочисленность наших частей, так как бои шли не прекращаясь ни на один день, потери увеличивались и росли непомерно, а пополнений мы не получали с тылу ни одного солдата; адмирал знал фактические цифры наших потерь; при своем объезде он обещал мне употребить все усилия, чтобы прислать подкрепления и свежие части резерва.

15 сентября я вновь сделал настойчивое представление Главковостоку как о значительных потерях наших, так и о самой настоятельной необходимости присылки свежих частей и пополнений; генерал Дитерихс обещал сделать все возможное и указал, что через неделю начнет подавать в 3-ю армию эшелоны.[6]

На обеде, данном адмиралом Колчаком у себя в поезде в день отъезда, произошел один случай, который, несмотря на его незначительность, нельзя обойти молчанием. Разговор свелся на большевиков, на развал ими великой России и на то, что руководящая роль принадлежит иудеям, которые фактически захватили всю власть в свои руки.

Сидевший рядом со мною представитель французской миссии майор Каруель, чистый француз, храбрый офицер и в высшей степени порядочный человек, высказал такую мысль:

– Да это племя, иудеи, всюду ищут власти не для добра другого народа и страны, а для своих каких-то особенных целей. Вот и наша официальная Франция, – она теперь нисколько не выражает нашей страны, духа французского народа. И пока не выгонят евреев, не вырвут у них власть, – прекрасная Франция не будет сама собой.

Многие заинтересовались. Генерал Нокс просил повторить, так как он плохо слышал. Все соглашались, что наступившие годы и чреда событий доказывают, несомненно, стремление евреев захватить не только мировое влияние, но и власть над миром. Казалось, что не было теперь сомневающихся, стыдящихся смотреть истине прямо в глаза, подобно многим из так называемых русских интеллигентов эпохи 1900–1918 годов.

Через несколько дней майор Каруель пришел в полной форме ко мне прощаться, так как он получил повышение по службе и новое назначение в Омск, в штаб генерала Жанена. Обоим нам было грустно расставаться, так как, по выражению майора Каруеля, мы пережили вместе столько des jours penibles et des jours heureux в 3-й армии, сжились за это время и подружились. Но приказ для солдата прежде всего. Весь штаб сердечно проводил общего любимца, майора Каруеля.

Но вот примерно дней через восемь – десять получили из Омска сведение, что майор арестован и под конвоем отправлен во Францию; что будто ему ставится в вину какое-то тяжкое обвинение, – у его возлюбленной нашли секретный французский шифр и ключ к нему. А надо сказать, что эта дама сердца была немудрящая, простая женщина, интересовавшаяся только одними сердечными вопросами; контрразведка армии имела за ней наблюдение и выяснила ее вполне; никогда ни до каких вопросов политики, а тем более до военных секретов и тайн она не касалась, да и по-французски-то почти не говорила. Непосвященные поражались. Для знающих же предыдущие события невольно они связывались, и вспоминалась горячая реплика майора Каруеля, что для счастья Франции надо выгнать оттуда иудеев.