В 1783 г. начинается протекторат России над Грузией; рушатся предположения Потемкина насчет овладения персидскими провинциями, и протекторат осуществляется вяло, чтобы не сказать большего. С предпринятием похода в Персию 1796 г. Грузия опять привлекает внимание; и не только не думают присоединять ее, но, напротив, мечтают об ее усилении, об увеличении ее территории, об упрочении там царской власти. Но это желание видеть Грузию сильной имеет тот же смысл, как и желание Панина, чтобы все грузинские владетели действовали дружно, заодно: пока смотрят на Грузию, как на орудие, предпочитают, чтобы оно было в полной исправности.

Что это именно так, следует из того, что, как было указано, те же самые Зубовы, которые убеждали Ираклия в преимуществах единовластия и остерегали его делить царство на уделы, были в 1801 г. главными сторонниками присоединения Грузии.

Когда поход 1796 г. окончился отозванием войск обратно, то ушел и отряд, находившийся в Грузии. Отношение Павла к Грузии началось с полной индифферентности. Если в 1798–1799 гг. трактат 1783 г. как бы возобновлен во всей своей силе, если прислан был резидент и проч., то это потому, что, в противном случае можно было ожидать со стороны Грузии какого-нибудь соглашения с одной из двух мусульманских держав. Так что в этих актах императора Павла нет ничего, кроме желания сохранить уже добытые связи и влияние, не уступать их другим. Инструкция, данная резиденту, совершенно дипломатического характера; предписывается оберегать силу русского влияния от всяких на него покушений; до полного присоединения еще так далеко, что предлагается поощрять грузин к устройству регулярной армии и артиллерии[198].

Но уж такова была полная неожиданностей политика императора Павла: начав с отозвания вспомогательных войск из Грузии, он кончил ее присоединением.

С двух сторон его внимание привлекалось и сосредоточивалось на Грузии.

Во-первых, искания царя Георгия, желавшего самого тесного единения с Россией, мы говорили уже, в чем заключались эти желания. Форма и содержание «просительных пунктов» были таковы, что не оставалось сомнения в серьезности и искренности исканий грузинского царя.

К этому присоединились и одновременно влияли на Императора донесения графа Мусина-Пушкина. Этот искатель руд и политик-доброволец исчерпал решительно все точки зрения, с которых можно говорить о желательности, пользе, выгодности, необходимости и неизбежности присоединения Грузии, и все это с такой наглядностью, такой уверенностью, что можно положительно утверждать, именно эти донесения, подкрепляя и восполняя просьбу грузинских уполномоченных, побудили Павла решиться на присоединение Грузии[199]. А раз эта мысль запала в его душу, то с такой же судорожностью, с какой он отозвал за четыре года назад свои войска из Грузии, он торопится не упускать из рук того, что так неожиданно добыто. И вот, не ожидая исполнения программы, им же начертанной, насчет двухстороннего соглашения, он порывисто произносит свое решительное и окончательное слово, и вместо того, чтобы начать с приема депутатов выслушать их, а затем манифестом объявить о присоединении Грузии, он поступает как раз наоборот: начинаете с манифеста, а затем вызывает депутатов, желает принять их в торжественной аудиенции и даже готовит для этого особый костюм. Прибавим сюда намерение — сделать Грузию великим приорством ордена иоаннитов, — и согласимся, что стиль царствования императора Павла Петровича соблюден вполне. В Грузии не сталкивались интересы европейских держав; ее можно было присоединить, ничем не рискуя. Философия ее присоединения императором Павлом не сложнее, чем философия любого выгодного и легкого, ничем не грозящего приобретения, все равно, частного или государственного. Итак, именно это стечение обстоятельств влияло на то, как была присоединена Грузия при Павле.

При восшествии на престол Александра дело уже было сделано. Сомнений Императора хватило на то, чтобы отложить на несколько месяцев решительные действия, но и только. Достаточно, однако, этих сомнений, чтобы предположить, что на месте отца Александр поступил бы иначе.

Затем торжество в Государственном совете мнений гр. Зубова очень понятно: действительно, наконец-то добились серьезного успеха в этой части Азии. Подумать, чего стоили предприятия в Персии и как мало они дали результатов. Теперь, с присоединением Грузии, начинается новая эра в истории Передней Азин. Попытки утвердиться на южном берегу Каспия не увенчались успехом, потому что базой не могла же быть Астрахань! Бескровное приобретение Грузии, с точки зрения ценности и выгоды, нечто легендарное, случающееся в тысячелетие раз. Ведь, очутившись в центре Закавказья, на равном расстоянии от двух морей, Россия уже и не заметит, как овладеет всеми землями между этими морями. Округление новых границ, создание постепенно из первоначального приобретения целого огромного края — все это уже шло само собой.

Ослабление Турции, унижение Персии, превращение Каспийского моря в русское озеро — и дальнейшее распространение колоний и владений в Среднюю Азию, власть над прекрасными странами и прилив сил благодаря позициям и шансам, выгоды которых и теперь далеко еще не исчерпаны, словом, могущество России в этой части Азии — вот что в конечном результате означало и значило для России приобретение Грузии, решительный шаг на этом пути.

И, что особенно важно, Грузия приобретена, так сказать, заблаговременно; еще немного, и, быть может, в эти суровые края проникли бы агенты державы, которой присоединение Грузии грозило в будущем осложнениями и тревогами.

Итак, в общем итоге даровое приобретение это с избытком покрывало бесплодные траты прежнего времени — стоимость персидских затей Петра и Екатерины. Русские политики стучались не в ту дверь; а когда неожиданно для них открылась по соседству другая и увидели, какие за ней открываются заманчивые перспективы, то стремительно бросились внутрь, сбив с ног доверчивого гостеприимного хозяина; на минуту стало неловко, и подумывали даже уйти обратно, но затем предпочли остаться — и уж навсегда.

III

Крайне своеобразно было положение Грузии в международном обороте. В XVIII веке разные грузинские владения, соседние ханства и пашалыки представляют особый мирок «международных» отношений, с договорами, коалициями, войнами, дипломатией, посольствами и проч. Эта плеяда политических единиц как бы заслоняла Грузию от более широкой арены международного общения. Попытки ее завязать сношения с державами Европы не удавались — державы эти не имели с ней никакого соприкосновения[200]. С торговлей вывозной Грузия не имела ничего общего. Грузинские земли, прилегающие в Черному морю вели меновой торг с турецкими купцами, поставляя невольников[201] и всякое сырье. Классическое описание этого хозяйства, где не имеют применения деньги, находим у Шардена, бывшего в Грузии во 2-й половине XVII века. Торговые люди Восточной Грузии, преимущественно армяне, были, конечно, и тогда умелыми коммерсантами, но еще в восточном стиле. Европейские торговые сношения с Персией были очень живы при Сефевидах; в том Испагане, который нам описали многочисленные путешественники, можно было встретить купцов всех европейских национальностей. Тогда и Восточная Грузия с ее сравнительно более сложной цивилизацией[202] вела оживленную торговлю с Персией, но это была пора царей-мусульман и наибольшего иранского влияния. Позже, в XVIII веке, возродились национальные стремления в Грузии, но в эту эпоху бесконечных гражданских войн в Персии падает ее торговля с Европой; благодаря отсутствию всякой обеспеченности, европейские товары не направляются уже туда в таком количестве, страна беднеет, пустеет.