Споры о том, как относиться к власти, следует ли интеллигенту защищать ее, поддерживать, сотрудничать с ней, – эти споры шли тогда во всех московских кухнях, и я неизменно принимал в них самое горячее участие. Едва только вспыхивал такой спор, как я заводился, что называется, с полуоборота. Причем – в любую сторону.

Если мои собеседники доказывали, что сочувствовать власти и поддерживать ее ни в коем случае нельзя, я орал, что в иные исторические моменты, как, например, сейчас, не только можно, но и нужно. И вспоминал Булата, который наслаждался, когда Хасбулатова, Руцкого и Макашова выводили из Белого дома под конвоем. И не уставал повторять, что и сам с наслаждением наблюдал эту картину.

Если же мои собеседники утверждали, что нынешнюю власть нужно не только поддерживать и защищать, но и самим нам «идти во власть», если позовут, я с той же страстью доказывал, что нет, ни в коем случае, потому что «власть отвратительна, как руки брадобрея». И если кто-нибудь говорил (а такие всегда находились), что не понимает смысла этой затейливой мандельштамовской метафоры («при чем тут брадобрей и его руки?»), отвечал, что брадобрей этот им хорошо известен и я даже могу назвать его по имени и отчеству. Снимал с полки том Гоголя, открывал его на заранее заложенной странице и читал:

...

Захлопнув тяжелый гоголевский том, я бережно ставил его на полку и, торжествуя, заключал:

– Вот почему нельзя идти во власть. Потому что власть – всякая власть! – воняет.

выплеснулся на газетную полосу. Рубрика, под заглавием которой он был помещен, называлась «Без пиджаков». Придумал эту рубрику работавший тогда в «Литгазете» мой друг Алик Борин. «Без пиджаков» – это означало, что разговор будет свободный, не стесненный никакими церемониями, предельно откровенный, чему немало будет способствовать то обстоятельство, что принимающие участие в нем – старые друзья, которые давно уже на «ты» и не станут скрывать друг от друга самые тайные и даже стыдные свои мысли.

Этих бесед «без пиджаков» в газете появилось всего три. В одной из них Алик разговаривал со своими друзьями Эльдаром Рязановым и Александром Ширвиндтом, в другой – с Гайдарами (отцом и сыном), а в третьей (по счету она была второй) со мною и Войновичем.

Разговор этот мы вели той самой осенью 1993 года, когда тема расстрела Белого дома была еще свежа и нам было ее не миновать.

Но всплыла она не сразу.

То есть – сразу, но не впрямую.

– Идти ли, – начал Алик, – интеллигенту во власть, даже если власть сегодня уже не та, не брежневская, а своя, достаточно близкая тебе, и ты ее принимаешь, ты ей сочувствуешь?

И тут я сразу выскочил первым.

...