Разговор с Дилярой входил в ее обязательные планы.

Но чтобы откровенно поговорить с этой тихой, старающейся быть как можно неприметнее женщиной, требовалась, как интуитивно чувствовала Самоварова, особая минута.

Кстати, где она сейчас?

Раз ребенка забрала бабушка, делать ей в доме нечего.

Вполне вероятно, что давно по-тихому ушла.

Как бы то ни было, хитрец добился своего: занервничав по поводу своей нерасторопности, Самоварова мысленно переключилась на Диляру и решила немедленно связаться с Жанной, уточнить, уехала нянька или нет.

Есть Варваре Сергеевне окончательно расхотелось.

Из дневника Алины Р. 15 мая

Ночью все меняется.

Люди, события, прожитое, а еще – возможное, но так и непрожитое – со всего словно снимается скорлупка. И в темноте комнаты, с вялой полоской лунного света из щели между штор, истина становится так близка, что, кажется, ее можно потрогать.

Я накосячила. Я не просто изменяла мужу – я позволила себе неистово любить. Чужого и аморального мужчину.

Большинство людей не знают, что такое страсть, и часто путают ее с похотью. Высунув языки, как голодные, дорвавшиеся до жратвы собаки, они судорожно дышат, жадными липкими пальцами срывают одежду и, неся охрипшими голосами тут же сливаемую в канализацию Вселенной чушь, яростно тычутся друг в друга.

Подлинная же страсть способна раздвинуть время.

Отзвук упавшей на пол сережки целую Вечность стоит в ушах. Любое произнесенное слово несет в себе единственную Истину, а тела… это лишь инструменты, позволяющие на бесконечные мгновения ухватить за бороду Создателя.

Не уверена, что желаю кому-то такое пережить.

Мне надо найти дорогу к Богу, пасть к Нему в ноги и раскаяться.

И только в этом случае, может быть, удастся очиститься.

Только как зовут этого Бога? А Его Сына? И был ли у него Сын?

И почему человечество, настрочив на эту темы миллионы книг, до сих пор не может прийти к какому-то общему, неоспоримому выводу?

На столь наивные детские вопросы я (и никто из тех, кого я знаю) так и не получила однозначного ответа…

Но когда плачу в одиночестве, я почему-то чувствую, что становлюсь чуть ближе к этому таинственному Богу.

По ночам даже слезы другие на вкус – они правильные, настоящие.

Но с наступлением утра скорлупка неизбежно появляется вновь и делает все привычным и двусмысленным: на вид – простым, внутри – опасным.

Иногда по ночам мне приходит в голову странная мысль о том, что только психически неуравновешенные люди могут быть (пусть лишь в какие-то моменты) абсолютно честны.

В своих пьяных припадках мать, бывало, орала мне, тогда еще школьнице: «Вали из этой трясины! Но не выходи замуж и не рожай, а то будешь, как я, всю жизнь мучиться и мучить близких!»

В., будто поймав сквозь годы этот разрушающий основы общества лейтмотив, облагородил его и, перепевая бархатным голосом искусителя, вещал, что счастье женщин, за которыми будущее, вовсе не в том, чтобы быть покорными служанками мужьям и детям. Мол, для нас, настрадавшихся в поколениях по самое некуда, пробил час высоко поднять голову и делать то, что хочется, а не то, что нам веками вдалбливали, выдавая за истину.

Его тогда уже тридцатилетняя дочь окончила Кембридж, вернулась в Россию и на момент нашего знакомства небезуспешно строила карьеру в израильской фармацевтической компании. Жила на две страны. Это не помешало ей в отсутствие мужа родить ребенка и через два месяца вернуться на работу, оставив малыша на попечение нянькам и бабушке, законной жене В. Кстати, тему жены (по косвенным признакам – классической домашней клуши) он ловко обходил стороной.

Интуитивно я понимала: со мной он мог быть тем, кем и был на самом деле – великодушным вампиром, который подрывает устои, одобряемые обществом, частью которого он являлся.

Ему не хватало страсти, а в протесте, который он ловко в меня подсадил, забурлила горячая кровь!

На свидания к В. я делала яркий (почти как в тот позорный месяц в клубе, когда пыталась танцевать стриптиз), несвойственный мне макияж.

Кроваво-красные губы, прокрашенные в три слоя густые ресницы, делающие взгляд томным, пленительные, взлетающие ко лбу дуги бровей.

Он бросал на меня короткий внимательный взгляд и, слегка улыбнувшись самому себе, тотчас на меня набрасывался.

Не скрою, наше соитие было столь оглушительным, что я даже не воспринимала его как измену: Андрей, с его в общем и целом здоровой потребностью во мне, существовал словно параллельно, а то, что происходило между мной и В., было в другом измерении. Почти как в детстве: придумаешь себе сказочный мир, в котором старый дубовый подсервантник напротив материной кровати превращается в ворчливого и мудрого старикана-короля, а рюмки и фужеры в его недрах – в подданных, которым, переставляя с полки на полку, я раздавала и титулы, и судьбы.

Здесь, в моем с В. мире, я была возлюбленной прекрасного Носферату, истаскавшегося в веках и истосковавшегося по любви.

Чем неистовей мы сплетались телами, тем меньше оставалось меж нами любых, о чем бы то ни было, разговоров.

После смерти моего отца В. совсем перестал спрашивать меня про Андрея, но в его пронизывающих взглядах и тяжких вздохах после наших безумных полетов я считывала конкретный месседж: «Как ты так можешь, любимая?»

И тогда я стала убеждать себя в том, что медленно, но верно обескровливаю самого важного и ценного человека в своей никчемной жизни.

А то, что он был вовсе не добрым доктором Айболитом, придавало его образу, во многом дорисованному моим воображением, дополнительную пикантную остроту. Рядом с ним я ощущала себя исключительной – я была не заурядной спасительницей зависимого от отца истеричного алкоголика, я стала Судьбой, с трудом отысканной сквозь века. Соткав это кисейное, но прочно защищавшее меня от не слишком счастливой реальности убеждение из многозначительных, то печальных, то полных страсти взглядов и вздохов возлюбленного, я придумала себе новую запредельную жизнь, где сумела стать единственной и неповторимой Женщиной.

В реальности же выхода у меня было два: оставить мужа и стать незаметной для общества любовницей (В. дорожил своей семьей, и мы встречались с ним в дешевых, на окраинах города, гостиницах – только тогда, когда ему это было удобно) или бежать от него прочь, в понятный и циничный мир Андрея.

Решение пришло само.

После очередного немого, но особенно острого укора со стороны В., я невероятным усилием воли стала игнорировать его эсэмэски.

Продержалась я неделю, а после он и сам перестал писать. К тому же это совпало с долгими новогодними праздниками, во время которых каждый из нас обязан быть с семьей.