Девочка устремилась вслед за Вран; Норема, хотя ее пробирала дрожь, сделала то же самое.

Они блуждали по замку несколько часов. В одной комнате Юни зацепила ногой огниво, в другой Норема разглядела кувшин с маслом, еще запечатанный. Благодаря этому они сделали себе факелы и смогли посетить самые темные из покоев.

В кухне нашлись старые горшки и ножи. Потом, в маленьком огороде, где при луне еще угадывались овощи, заглушенные сорняками, Вран заявила, что проголодалась, и отсекла голову довольно крупному зайцу, вспрыгнувшему на каменную ограду.

– Юни, – сказала Норема, удивляясь собственному командному тону, – сбегай обратно и принеси сковородку, которую я держала в руках. Хорошо… Теперь дай мне свой факел. – При двойном свете Норема выдернула из земли несколько знакомых ей корешков. – Из этих камней можно сложить очаг, а ты принеси еще посудину для воды – там внизу ручей слышно.

Вран праздно сидела на камне, пока Норема, радуясь, что может чем-то распоряжаться и что-то делать, готовила жаркое из зайчатины, капусты и репы.

– Дай-ка сюда кишки, – сказала Вран, пока повариха перепиливала суставы ножом с рукояткой, изукрашенной не меньше, чем фейеровы чаши.

– Ты умеешь предсказывать будущее по внутренностям? – спросила Юни, держа кувшин с водой на бедре.

– Нет, просто веревку сделаю. В вашей странной и ужасной земле ничего не должно пропадать. – Вран выдавила из кишок содержимое, отделила брюшину, растянула влажные трубочки.

– У тебя руки как у мужчины, – заметила Юни, не сводившая с нее глаз.

– Всё наоборот, – сказала Вран, продолжая растягивать кишки в окровавленных пятернях. – В этой странной и ужасной земле руки почти у всех мужчин как у женщин. – Она сидела на корточках, похожая на обезьянку в маске, и кишки свивались кольцом у ее ступней.

Норема подбрасывала нарезанное кубиками мясо на медную сковородку, где скворчало и пенилось масло. Следом отправились овощи. Тень от плоского камня, на котором она все это резала, напоминала остров на карте.

Жаркое, серое при луне, понемногу золотело.

Вран рассматривала свитую ей веревку.

– Мать, когда жива была, говорила, что дочери – сущее проклятье для бедной вдовы, – сказала Юни. – Твоя мать тоже рыдала и проклинала судьбу, потому что хотела мальчика?

Темные губы пониже маски, не менее серьезные, чем глаза в прорезях, тут же приоткрылись и хохотнули.

– Моя мать, увидев, что родилась девочка, встала с болтающейся между ног пуповиной – а это было нелегко, я шла боком, – взяла обрядовый лемех – а он тяжелый – и двенадцать раз ударила в медный гонг, что висел на стене. Если рождается мальчик, в него бьют только раз. Потом легла снова и стала ворковать надо мной, гордая как тигрица. Ее мужчины в соседней комнате прервали свои песнопения, возопили от радости и три дня щелкали длинными ногтями по всем кастрюлям и сковородкам. Будь мальчик, они бы тоже вопили, но ногтями не щелкали бы.

– Почему же ты тогда носишь маску? – последовал резонный вопрос.

– Потому, наверно, что родилась маленькой, как самый маленький и щуплый из материных мужчин. Я его помню: тихий такой, красивый. Он учил меня разным трюкам и почти выучил. Я любила его, он всегда был добрым со мной. Я шла боком и потому сама не хотела детей. Тяжело так рожать, а это, говорят, передается по материнской линии.

– Это неправда, – сказала Норема. – Не забивай ребенку голову таким вздором. Значит, твоя мать рыдала над тобой, Юни, и проклинала судьбу?

– У меня нет матери, только двоюродная сестра. Но у нее две своих дочки, и она тоже так говорит. А как сделать, чтоб детей не было?

– Когда у тебя крови приходят? В полнолуние, как у меня? – Вран, смеясь, подняла глаза к слегка ущербной луне. – Ну так вот, с двенадцатого по шестнадцатый день после них воздержись от прогулок в поля с мальчишками. Мальчишкам, что бы мы там ни говорили в женских казармах, тоже отдыхать надо.

– А если кто-то из парней сам тебя схватит? – Норема отковырнула от сковородки что-то грозившее пригореть.

– Да, у вас, говорят, и такое случается. Тогда ты делаешь так. – Вран поднялась и резко вскинула вверх колено. – Если заехать им по нежным лоскуткам Эйфха, больше они к тебе и близко не подойдут. Чего только не услышишь в вашей странной и ужасной земле.

– А почему у женщин бывают крови? – спросила девочка.

Норема сдвинула сковородку с огня, ожидая повторения сказки про Эвим, но Вран сказала:

– В эти три-четыре дня ты избавляешься от глупости, которой набралась за другие дни между лунами.

– Сдается мне, Вран, – засмеялась Норема, – что у наших женщин глупости накапливается куда как много.

– В казармах у нас говорилось так, – с загадочной ухмылкой сказала Вран: – «Прибереги эту кровь для мальчишек. Они только впускают ее в себя, а обратно не выпускают. Вот почему мужчины творят глупостей куда больше, чем женщины».

Норема чуть нож не выронила.

– Зачем же повторять при ребенке эти казарменные бредни! – Она пыталась нахмуриться, но и улыбки сдержать не могла. – Я кое-что заметила, Вран. Все твои разговоры, если мужчин рядом нет, всегда сводятся к плотскому. Настоящее варварство.

– Сама ты варварка, да и на юге у вас живут варвары. Какая может быть цивилизация там, где мужчинам не дают отращивать ногти. Я-то как раз женщина цивилизованная, – заявила Вран, прикусив собственный ноготь.

– У меня пока еще крови не приходили, – пролепетала Юни.

Обе женщины усмехнулись, и Вран сказала, приложив к щеке девочки два окровавленных пальца:

– Погоди, придут.

– В моих краях, – сказала Норема, – родители девочки, достигшей возраста невесты, устраивают на берегу большой праздник. Все произносят речи, девочке дарят подарки. Она выливает себе на голову воду из большой раковины, а потом она и ее ровесники – как девочки, так и мальчики, взросление мальчиков тоже празднуют – играют с младшими детьми в прятки: большие прячутся, маленькие их ищут.

Вран хмыкнула.

– Как девочки, так и мальчики? Бьюсь об заклад, что мальчикам у вас достаются подарки получше.

Да, это правда, признала Норема, снова ставя сковородку на жаркий огонь.

– А что делают у вас, когда к девочке впервые приходят крови? – спросила Юни.

– Мужчины ее матери стригут свои ногти и кладут их в особый мешочек, который девочка сшивает заранее раскрашенными лентами из коры. Когда на небо выходит половинка луны, она берет этот мешочек, берет свой новый меч и уходит в джунгли. Там она зарывает мешочек, поет обрядовые песни и ест обрядовые растения, которые можно срывать только левой рукой. И убивает какое-нибудь животное.

– Это всё?

– Нет.

– А еще что?

– Она ночует в лесу, обратив лицо к мертвым глазам своей добычи. Возвращается утром домой и рассказывает старшей сестре своей матери, что ей снилось. Та раскладывает камни, кости, сухие цветы, и они вместе определяют будущую жизнь девочки в зависимости от сна и узора. А потом уж начинается праздник. – Вран встала и ушла к ручью помыть руки.