— Все, что вы сказали, справедливо, — мягко ответил ему князь Кастель-Форте, — но вы говорили только о музыке и танцах; однако нигде в мире это не называют драматическим искусством.

— Еще хуже обстоит дело, — перебил его граф д’Эрфейль, — с трагедиями или с драмами, которые не принадлежат к жанру так называемых «драм с веселой развязкой»; в таких случаях все пять актов начиняют такими ужасами, которые трудно даже вообразить. В одной из таких пьес любовник во втором акте убивает брата своей любовницы; в третьем акте он пускает пулю в лоб уже ей самой; четвертый акт весь занят похоронами, а в антракте между четвертым и пятым актами актер, играющий любовника, преспокойно объявляет публике, какие арлекинады будут представляться завтра; затем он появляется в пятом акте, чтобы покончить с собою выстрелом из пистолета. Трагические актеры совершают все эти ужасные деяния с невозмутимым спокойствием, что вполне соответствует холодности и несносной ходульности этих пьес. Если актер играет с подъемом, о нем говорят, что он надрывается, как проповедник. И в самом деле, на церковной кафедре можно увидеть больше движения и жизни, чем на театральных подмостках; впрочем, очень хорошо, что актеры так хладнокровны в патетических местах, ибо поскольку ни пьесы, ни драматические положения не представляют собой ничего интересного, то чем больше бы они шумели на сцене, тем более казались бы смешными. Добро бы это смешное было веселым! Но нет, оно лишь однообразно. В Италии нет не только трагедий, но и комедий; и в этом состязании французы тоже заняли первое место. Единственный театральный жанр, который действительно принадлежит Италии, — это арлекинады; плутоватый слуга, обжора и трус, одураченный старик-опекун, скупой или влюбленный, — вот и все персонажи этих пьес. Согласитесь, что такая выдумка не стоит больших усилий и что создание «Тартюфа» или «Мизантропа» предполагает в авторе больше гениальности.

Нападки графа д’Эрфейля не слишком понравились итальянцам, которые его слушали; однако же и они не могли удержаться от смеха, а граф д’Эрфейль в беседе больше любил проявлять свое остроумие, нежели добросердечие. Его поступками руководило свойственное ему благодушие, но речи его диктовались самолюбием. Князь Кастель-Форте, как и другие присутствовавшие здесь итальянцы, горели нетерпением разбить обвинения графа д’Эрфейля; но, полагая, что Коринна лучше всех защитит их общие интересы, и ничуть не соблазняясь возможностью блеснуть в разговоре, они стали умолять ее ответить графу, а сами ограничились тем, что назвали ему столь известные имена Маффеи, Метастазио, Гольдони, Альфьери и Монти{137}. Коринна прежде всего согласилась с тем, что у итальянцев нет театра; однако она стремилась доказать, что виною тому не отсутствие талантов, но неблагоприятные обстоятельства. Комедия, которая дает картину нравов, может существовать только в стране, где жизнь сосредоточена в обширном и высокоразвитом обществе, а в Италии живут лишь бурными страстями или ленивыми наслаждениями; бурные страсти рождают преступления и пороки такой всепоглощающей силы, что стираются все оттенки человеческих характеров. Но комедия идеальная, если можно так выразиться, комедия, созданная силой воображения, равно подходящая для всех стран и всех эпох, возникла как раз в Италии. Арлекин, Бригелла, Панталоне{138} и им подобные встречаются в каждой комедии такого рода и всегда сохраняют присущий им характер. Однако это маски, а не лица; это значит, что они изображают не отдельных людей, а типы. Конечно, нынешние сочинители арлекинад, которые имеют дело с готовыми персонажами, расставляя их на сцене, подобно фигуркам на шахматной доске, не заслуживают названия создателей комедии, тем не менее она зародилась в Италии; и потешные герои, странствующие по всей Европе, забавляя как ребятишек, так и взрослых, наделенных детским воображением, должны почитаться творением итальянцев, и, несомненно, последним принадлежит большая заслуга в создании искусства комедии.

Наблюдение сердца человеческого — неиссякаемый источник для литературы; однако народы, более способные к поэзии, чем к размышлениям, охотнее предаются упоению радости, нежели философической иронии. Есть нечто гнетущее в насмешке, основанной на знании человеческой души; веселость, поистине невинная, порождена лишь воображением. Но это, конечно, не значит, что итальянцы лишены дара познания тех людей, с которыми им приходится иметь дело, что они не умеют, как другие, проникать в чужие потаенные мысли. Но этот дар проявляется у них в повседневной жизни, и они не имеют обыкновения пользоваться им в литературе. Быть может, они не находят нужным делать выводы из своих наблюдений, не желают выставлять их на всеобщее обозрение. Есть нечто скрытное и осторожное в характере итальянцев; это не позволяет им обнаружить в комедии то, что помогает им в личных отношениях с людьми, не позволяет раскрыть в искусстве то, что им может быть полезно в обстоятельствах частной жизни.

Однако Макиавелли, далекий от подобной скрытности, разоблачил нам все тайны преступной политики{139}, и на его примере можно видеть, какое потрясающее знание человеческой натуры доступно итальянцам; но столь глубокая проницательность не требуется для создания комедии: чтобы научиться выводить на сцену комические типы, достаточно, в сущности говоря, наблюдать поведение людей в обществе. Гольдони, живший в Венеции — итальянском городе, где общество играет наиболее значительную роль, вложил в свои пьесы гораздо больше тонкой наблюдательности, чем это обычно замечается у других писателей. И все-таки комедии его монотонны; в них повторяются одни и те же положения, поскольку в характерах их мало разнообразия. Его многочисленные пьесы кажутся скроенными по определенному театральному шаблону, а не выхваченными из жизни. Вся соль итальянской веселости — не в насмешке, а в живости воображения, не в описании нравов, а в художественных преувеличениях. Чтобы развлечь итальянцев, нужен Ариосто, а не Мольер.

Произведения Гоцци, соперника Гольдони{140}, гораздо оригинальнее, они меньше походят на обыкновенные комедии. Горячий защитник самобытности итальянского искусства, он писал для театра волшебные сказки; в его комедиях чудеса и превращения перемежаются с забавными шутками и арлекинадами; ни в чем не подражая природе, он давал полную волю своей веселой фантазии, и его феерические вымыслы увлекали воображение зрителей за пределы реального мира. В свое время Гоцци имел необычайный успех, и, быть может, избранный им жанр комедии больше всего отвечает характеру итальянцев. Однако, чтобы с уверенностью судить о возможностях итальянской комедии и трагедии, Италии следовало бы хоть где-нибудь иметь настоящий театр и настоящих актеров. Множество небольших городов — каждый из которых желает иметь свой театр, — вместо того чтобы объединить свои силы, попусту растрачивают свои скромные средства. Разделение на отдельные государства, обычно благоприятствующее свободе и процветанию народов, вредно Италии. Чтобы одолеть свирепствующие в ней предрассудки, надобен единый центр просвещения и управления. В других местах государственная власть нередко подавляет высокие стремления личности. Но в Италии такого рода власть была бы полезна: она могла бы воевать с невежеством, царящим в раздробленных государствах страны среди людей, отторгнутых друг от друга; она могла бы пробуждать в гражданах дух соревнования, бороться с присущей им беспечностью, порожденной мягким климатом, и пытаться вдохнуть жизнь в нацию, привыкшую довольствоваться мечтами.