Тот ответил, что, может быть, я прав; но не надо торопиться, ибо разойтись всегда будет время. Если не удастся столковаться, он лично думает, что для маскировки провала следует просто отложить конференцию на время, чтобы дать всем делегатам возможность обсудить вопросы в своих организациях. Третий наш делегат не соглашался ни со мной, ни с Натансоном; он стоял за то, чтобы довести конференцию до конца во что бы то ни стало; иначе говоря, довольствоваться тем ее итогом, какой удастся получить, как бы скромен он ни был. Но этим третьим был — стыдно сказать, а грех утаить — Азеф»[140].

Азеф оказался прав. Милюков остался в меньшинстве, его не поддержали даже его однопартийцы. За всеобщее избирательное право выступил Струве.

Таким образом, именно благодаря Азефу была принята итоговая объединительная декларация оппозиции, которая произвела сильное впечатление на европейскую общественность и повлияла на ход событий в России.

Но в то же время именно от Азефа российское правительство узнало подробности конференции и подлинные имена ее участников (в протоколах они фигурировали под псевдонимами). Все эти сведения публично огласил Столыпин в Государственной думе пять лет спустя.

О своем же собственном участии в конференции агент Раскин-Виноградов ухитрился умолчать. По его донесениям выходит, что он как бы невзначай оказался в это время в Париже и «ввиду своей близости» с Черновым и Циллиакусом смог раздобыть множество ценной информации.

Золотой агент!

Золотой — во всех смыслах.

Охранное отделение было не на шутку смущено неудачей с Плеве. Агенту Раскину могли и должны были предъявить претензии. Но, судя по всему, Азеф сыграл эту партию чисто. Он без труда убедил Ратаева и Лопухина в том, что все эти полгода он отнюдь не бездействовал, но «эсеры законспирировались». Действия боевиков загадочны для рядового (пусть даже «видного») члена партии, следовательно, сведения приходится вытягивать, работа агента становится все более сложной и опасной — а значит…

В итоге Азефу повысили жалованье до 500 рублей в месяц.

И, надо сказать, осенью он как будто работал на совесть.

1 сентября 1904 года он сообщает:

«Покушение на Его Величество готовится — для меня это не подлежит никакому сомнению. Центр тяжести Б. о. в Одессе. Мне недавно удалось тут прочесть письмо, в котором сообщают, что царь будет в Одессе. Письмо это получилось по адресу Гоца из Мюнхена, а брат Гоца привез его для передачи в Женеву. Мне случайно удалось заглянуть в это письмо. Что касается ряда имен, о которых мне приходилось с Вами говорить, то удалось выяснить следующее: Еремей — Ст. Ник. Слетов, это его имя, которым он пользовался в Киеве, а потому некоторые, знавшие его по России, его так называют. О его роли нечего говорить — он член Центрального комитета партии. Наталья — это Марья Селюк — в Киеве известна под псевдонимом Наталья Игнатьевна — играет первую роль в партии. Веньямин живет за границей с прошлого года, пишет в P. Р. изредка на террористические темы… Бывший социал-демократ — без сомнения, террорист, ездивший в Россию, я предполагаю, по делам террора… Павел Иванович — молодой человек, черные усы, 28 лет, недавно приехал из Питера, видел его несколько раз. Трудно ориентироваться в его роли, но во всяком случае, он шишка»[141].

Веньямин и Павел Иванович — один и тот же человек. Имя его — Борис Викторович Савинков. Азеф прекрасно это знал, так же как то, по каким именно террористическим делам ездил этот человек в Россию. Легко заметить, что Азеф с потрохами выдает охранке видных партийных людей — но не членов БО: они ему нужны.

Слетов, кстати, уже не был членом ЦК: он вышел оттуда после столкновения с Азефом по вопросу об аграрном терроре (то есть о нападении крестьян на усадьбы). Азеф не хотел об этом и слышать, Слетов же считал, что сторонникам «красного петуха» надо дать слово. Да он и сам был, в сущности, на их стороне. В Россию он ехал, чтобы вести пропаганду среди крестьян. Князь Хилков (о нем мы расскажем поподробнее) указал эсерам, что в одной из деревень крестьяне-сектанты сожгли церковь. Задача заключалась в том, чтобы «перевести религиозный фанатизм в революционный»[142]. Полиция колебалась: взять Слетова (что подвергало опасности Азефа) или превентивно арестовать сектантов. Решили, что «нельзя ради безопасности агента жертвовать крестьянами».

Что касается Селюк, то ее отношения с Азефом тоже стали портиться. Она вспоминает об этом так:

«После 1 июля приехали за границу Б. В. Савинков, И. П. Каляев, Максимилиан Швейцер и другие. Наконец приехал также и Азев. Сначала тон у приезжих боевиков был довольно напыщенный… Азева успех очевидно выбил из колеи. Он чувствовал себя героем. Тон его речи был невыносим. „Всё — ерунда, все вы — общепартийные работники — ничего не стоите. Вот мы…“ и т. п. После одной такой беседы я хотела порвать с ним навсегда, я ушла с собрания… Он написал мне письмо, прося меня простить его, принимая во внимание его нервность после пережитого. Спрашивал, неужели же вся наша прежняя дружба с ним не дает ему права верить, что я прощу его и т. д…»[143]

Так что, сдавая именно этих цекистов, Азеф заодно укреплял свои (и своих боевиков) позиции в партии. Это было характерно для него: решать одновременно несколько задач.

13 сентября Азеф сообщает, что «Степан Слетов, брат жены Чернова, едет в Россию, в Петербург через Берлин и Вержболово, и, насколько я узнал, у него будет для проезда немецкий паспорт». Дальше Азеф подробнейшим образом описывает петербургские планы черновского шурина. «Селюк тоже уезжает на днях на Вену и в Одессу».

И Слетова, и Селюк арестовали.

Но все-таки между Ратаевым и его агентом происходили напряженные письменные объяснения:

«Вы упрекаете меня в недомолвках и говорите о бесцельности нашего существования, если мы не сумеем сберечь того, кто дороже всего (вероятно, царя. — В. Ш)…Но раз Вы требуете от меня того, чего не знаю и не могу знать, раз я сам не участвую в предприятии, то я могу пожимать только плечами и объяснять такое требование совершенным незнакомством с рев. средой.

Вы уверены, что Чернов и его супруга знают всё. Допускаю, хотя и не уверен в этом, но ведь всё, что знает Чернов, не передает же он мне. Я могу только стараться в разговорах и расспросах наводить его на то, чтобы он говорил как можно больше по интересующему нас вопросу… Относительно покушений никогда нельзя узнать деталей, которые известны только тем, кто занимается этим, да и то не всем… Если мы сможем дать указание, против кого и где направлено покушение, то это уже много»[144].