— Плюс двадцатка.

— Да ну вас, — стрекочет Чуба, прыгает на кафель и обиженно убегает. — Какие вы все нервные.

Агатес поднимает Сюзи на руки и уносит ее прочь. И я мечтательно вздыхаю, потому что со стороны действо выглядит мило и романтично — татуированный дикарь и дева без сознания. Через минуту Агатес возвращается и скучающе говорит, что вырвал из памяти Сюзи выпрыгнувшего из раковины паука и свой член. И мне придется самой придумать, как объяснить, чего это она грохнулась в обморок.

— Она тебе нравится?

— Нет, — Колдун наклоняется ко мне и его зрачки недобро сужаются.

— А если хорошо подумать? — я закусываю губы, транслируя в голову колдуна, что Сюзи очень милая и хорошая и на нее стоит обратить внимание.

— Со мной не сработает. У меня иммунитет к Ноа.

— Где же твои иммунитет был ночью? — касаюсь пальчиками губ Колдуна.

— А ночью я не думал, что все так запущено, — Агатес распрямляет плечи и ухмыляется. — Но мы исправим ошибку.

Уходит, чмокнув в лоб на прощание. Осматриваюсь. Вижу пятна на столах, рассыпанную овсянку, грязные ложки и пригоревшие разводы каши на плите. Но ведь старались же, и, видимо, не подпустили к готовке Первого. И очень зря. Я так и осталась голодной.

В кармане платья лежит белый отполированный камешек — согласие Первого, чтобы я осталась той, кем стала. Его вера воодушевляет, но все равно терзают сомнения — юноша верит в каждого, и меня, похоже, начала одолевать ревность. Будь на моем месте кто-то другой, он бы тоже в него верил до самого конца.

Стою перед мусорными баками и жду, когда Ноа Свободный закончит поиски и обратит на меня внимание. Позади вздыхают Карн и Агатес. Напряженные и не пускают меня в свои мысли. Мужчина кряхтит, выныривает из бака и с жадным хихиканьем открывает грязную бутылку.

— Секунду, леди.

Ноа выжирает половину мутной жидкости, вытирает рот и хитро глядит на меня.

— Ба, да у нас тут еще один Ноа нарисовался.

Смущенно улыбаюсь. Агатес выкладывает суть проблемы и просит Бродягу проголосовать.

— Пусть живет, — мужчина отмахивается и садится на грязный асфальт.

— Ты не понял сути, — Карн хмурится.

— Это ты не понял, — Ноа зевает и валится на спину, подкинув в воздух монетку.

Ловко подхватываю медную кругляшку и победоносно смотрю на Агатеса, который медленно выдыхает.

— Любить способно только живое сердце, — кряхтит Ноа и вновь прикладывается к бутылке. — Соедините его с Первым, получите кракозябру, способную любить только платонически. Короче, херня получится. Ну его. Он и так странный.

— Я, конечно, соглашусь, но… — начинает Колдун, и в него летит пустая бутылка, которая падает на асфальт и разбивается на осколки. Наша троица едва успевает отскочить в сторону.

— Валите, — бурчит Ноа, переворачивает на бок и зевает, чем заканчивает нашу дружескую беседу.

Прячу монетку в карман и выжидающе смотрю на Агатеса, который недоволен выбором Бродяги. Чтобы его приободрить, обнимаю и целую. Колдун жамкает мои ягодицы сквозь подол и шепчет:

— Давай так, Рыжая, если избавишься от Ноа, то я на тебе женюсь.

Удивленно охаю. Какая девушка в моем возрасте не мечтает о пышной церемонии с клятвами о любви? Оглядываюсь на Карнон и вновь смотрю в лицо Агатеса:

— Это будет нечестно. Мы же уже были женаты в моей прошлой жизни. Пусть теперь замуж берет Карн.

Божество кашляет и испуганно сглатывает.

— И тогда фактически у меня будет два мужа.

Агатес многозначительно глядит на Карна, и тот неуверенно кивает:

— Замуж так замуж.

— Тут какая-то хитрая схема, да? — отступаю от Колдуна.

— Конечно, Рыжая. Так или иначе, все Ноа между собой связаны, и твое эгоистичное желание быть той, кем ты не должна, тоже влияет на решение остальных, — Агатес улыбается. — А хочешь свадьбу с двумя?

Карн опять кашляет, и возмущенно глядит на друга:

— Ты в своем уме?

— Хочу, — перевожу восторженный взор с Колдуна на Божество. — Очень хочу.

— Мы устроим тебе охренеть какую пышную свадьбу и такую брачную ночь, что неделю не сможешь ходить, — угрожает мне томным голосом Агатес. — А потом завтраки в постель.

— Обойдемся без завтраков, — неловко улыбаюсь.

— Все настолько плохо было? — хмурится Карн.

— Да, — кротко киваю и тут же интересуюсь. — А кольца будут? А на колени встанете, где большое скопление людей, чтобы все за нас порадовались?

— Тебе по очереди или сразу вдвоем встать на колени? — уточняет Агатес и прищуривается.

— Вдвоем.

— Господи, если бабе простительно такая херобора, — ругается Ноа на асфальте, — то вот мужику — нет. Поэтому я против, чтобы Первый отвечал еще за любовь. Он же решит на всех пережениться.

— Так эта тоже непротив! — Карн с досадой вскидывает руку в мою сторону.

— Можно в мужья взять Последнего и Первого, чтобы мы были богатыми и завтраки вкусные, — смеюсь и прижимаю ладошки к щекам.

Идея многомужества мне кажется очень заманчивой. Можно в нашу дружную семью взять и Сюзи, потому что ей тоже хочется позабавиться с несколькими мужчинами, хоть и не признается в этом вслух. Пусть будет общей любовницей.

— Пойду-ка я отсюда, — Ноа неуклюже встает и торопливо шагает в подворотню.

Свободный тоже нуждается в заботе и любви. Каждый бродяга мечтает о семье. Грязный, вонючий, но его можно отмыть, причесать и приодеть.

— Не смейте ее сливать с Первым! — кричит Ноа и пускается в бег. — Это будет полная жопа, ребятки! Я вам серьезно говорю! Он же мне мозги промоет своей надеждой и верой в лучшее и я стану его мужем! Ну, нахер! Нахер!

Бродяга с воплями скрывается за углом, и обиженно бурчу:

— Это все потому, что у него женщины нормальной не было.

— Ты меня, конечно, извини, но назвать тебя сейчас нормальной язык не поворачивается, — Агатес чешет бровь.

Карн хватает меня за руку и утаскивает в разрыв, потрескивающий радужными всполохами. Тошнота и головокружение отвлекает меня от раздумий о многомужестве и возможных любовниках, которые будут нуждаться во мне. Выскакиваем в темный, затхлый подвал и меня выворачивает на пыльный пол.

— Против, — слышу злой и глухой голос Висельника. — Она моих шестерок в содомитов обратила.

— Они изначально были такими, — вытираю губы и сердито гляжу на рябого урода, который восседает на продавленном кожаном кресле за низким столом. — Просто стеснялись своих чувств.