– Вот поэтому я не люблю людей. Я тупо боюсь их: стадо не может мыслить. Мой отец отличался от других, мать – тоже, и смотри, что с ними сделали! Не твоя бабушка, не нарушения при следствии… Это сделали люди. Представь, что они сделают со мной, если узнают, насколько я другой?! Тут все прогнило. Возьми Полинку из 9-го «В» – вся ее вина в том, что она не может нормально ходить… В отличие от меня, она и мухи за всю жизнь не обидела, но детки, взращенные такими родителями, не дают и ей спокойно жить. Просто потому, что решили: она должна страдать. Но я твердо знаю, что даже в моей жизни еще будет свет. Я пытаюсь внушить ей, что она достойна счастья и не должна верить в версию этих ушлепков. Вот так я действительно меняю все к лучшему. Хоть немного.

«Урод, Урод должен страдать потому, что он – Урод» – голова раскалывается от ядовитых чужих мыслей, когда-то населявших и отравлявших мой мозг; мучительно раскаиваясь, я подвигаюсь ближе и опускаю ее на плечо Егору.

Затянувшись еще раз, он избавляется от окурка, делится со мной мятной жвачкой и обвивает талию теплой рукой.

– Хочешь узнать, почему я не уезжаю отсюда? – тихо спрашиваю я, и Егор кивает.

– Хочу. Тебе ведь так просто это сделать.

– Раньше я не могла бросить бабушку… А теперь… я ни за что не оставлю здесь тебя.

Мутное бледное небо розовеет с одного края, утки, смешно переваливаясь, возвращаются к полынье и, словно кораблики, скользят по черной воде.

В полусне я умиротворенно смотрю на них из уютных объятий – после моего признания они стали крепче, хотя Егор промолчал.

Как и в случае с бросившим все Воробьем, он винит себя, но отказаться от меня уже не может – я чувствую это, просто знаю и верю всем сердцем.

Тишина не напрягает, в воздухе витает волшебный привкус надвигающихся праздников, всеобщего обновления, новых начал – предновогодняя атмосфера заразительна.

– Давай встретим этот Новый год вместе, а? – воодушевленно предлагаю я. – Из-за тех событий я никогда не праздновала его. Ни разу.

– Давай, – тихо отвечает Егор. – У нас тоже не принято его отмечать, но я все равно всегда приходил сюда тридцать первого. В единственный день в году, когда здесь красиво… Фейерверки, бенгальские огни, радостный, веселый народ. Можно затеряться в толпе и почувствовать себя частью праздника.

Закрываю глаза и представляю, как нам будет весело вдвоем, мечтаю на всю катушку, ведь с Егором даже реальность становится нереальной – с ним рядом возможно все. Я теряюсь между мирами яви и сна, слушая стук сердца под ухом, с трудом возвращаюсь в меркнущий день и изучаю поразительно реалистичный рисунок на длинных пальцах, лежащих на моей талии.

– А почему ты забраковал планы Воробья? Среди них не было ни одного стоящего? – задаю еще один важный вопрос и слышу, как Егор смеется:

– У него их было много, но… надо знать образ мыслей этого генератора идей! Например, он предлагал прокачать мои способности и устроить здесь армагеддон, обнулив каждого до состояния чистого младенца. Или просто исчезнуть и стать кем-то другим. А еще Воробей уверен, что вот это… – он кивает на незамерзший участок речки, – портал в другой мир, что я могу уйти через него. Клевые планы, да? Говорю же, он в свое время перебрал с киношками и дурью. Я как-то пробовал ему помочь, водил над его башкой ладонью, пока он спал, но после пробуждения ничего не изменилось. Видимо, слишком давно он всем этим увлекается и процесс уже необратим…

Представляю Воробья, на полном серьезе задвигающего такую несусветную чушь, и начинаю хихикать.

– Да, Константин Иванович – большой оригинал! Мне такое даже во сне бы не приснилось!

– Мне тоже! – вздыхает Егор и упирается подбородком в мою макушку, еле слышный приятный запах парфюма вызывает головокружение, веки тяжелеют.

Снег усиливается – белые перья причудливо кружатся и скрывают за рябью унылые, выцветшие дали и уползающие прочь поезда.

Недалеко раздается детский плач, мы вздрагиваем, размыкаем руки и одновременно оборачиваемся на звук – у кустов вербы, склонившись над коробкой, ревет одна из маленьких девочек. Переглянувшись, мы спрыгиваем со скамейки и бежим к ней:

– Что случилось?

Девочка поднимает красное заплаканное лицо и, глотая слова, сбивчиво поясняет:

– Котенок! Мы коробку с котенком нашли – хотели забрать в сарай к Даше и найти ему хозяев… Он сильно замерз. Он умер, кажется!

Рев возобновляется, к нему присоединяются всхлипы и горький плач остальных девочек.

Егор осторожно заглядывает в коробку, хмурится и бледнеет. Я помню, как сильно он любит животных, подхожу ближе – свернувшись клубком, внутри лежит белый котенок, не подающий признаков жизни.

Егор беспомощно смотрит на меня и прячет правую руку поглубже в карман. Он проклинает себя за ненужный, никогда по-настоящему не пригодившийся ему дар, за никчемность и бессилие… Мертвого котенка не вернуть, дети плачут, Егор судорожно выискивает в куртке зажигалку, но застывает и, прищурившись, склоняется над коробкой. Присмотревшись, замечаю, что полосатый хвост котенка чуть заметно шевелится.

– Можешь что-нибудь сделать? – еле слышно спрашиваю я.

– Да.

Он садится на корточки, быстро забирает животное с устланного тряпками дна и гладит, на доли секунды задержав раскрытую ладонь над белой шерстью. Встрепенувшись, котенок поднимается на лапы, и напряженное лицо Егора озаряется улыбкой. Маленькое существо в его руках звонко мяукает.

У меня захватывает дух – только что я снова стала свидетелем чуда. Сердце бешено колотится, а глаза жгут слезы умиления и облегчения.

– Держи! – Егор отдает котенка счастливой девочке. – Он просто спал! Неси его в тепло.

Та моментально прячет котенка за пазуху и удирает в сопровождении галдящих подруг:

– Я же говорила: он устал и уснул! – Они звонко хохочут. – А мы так испугались…

Я обнимаю Егора, чтобы удержаться на ногах от оглушающего, ошеломляющего чувства – это восторг и любовь, но любовь такая сильная, что перед ней меркнет даже солнце.

– Видишь, они не прошли мимо. Значит, у этого городка есть надежда, – пытаюсь шутить, чтобы остаться в сознании.

– Просто этому городу нужен герой! – Егор улыбается, хватает меня за руку и тащит к елям и дальше, к укутанному снегом вождю, у подножия которого лестницу превратили в горку. Он падает и роняет меня на себя – пейзаж приходит в движение, с громким ором и хохотом мы съезжаем вниз, шапка слетает и теряется в неизвестности, ветер свистит в ушах, в открытый рот летят снежинки.

По пути Егор разжимает объятия, я кубарем качусь куда-то прочь и оказываюсь в сугробе.

Унылые картинки замирают, надо мной повисают серо-розовое с желтизной небо с лохмотьями туч и ветви старых деревьев.