В начале декабря, на первом прогоне спектакля, когда Мэрион-Фронси готовилась очаровывать зрителей, в театр вошла завуч с седой косицей и, остановившись у сцены, окликнула Мэрион. День выдался дождливый, в половине пятого уже стемнело. Завуч молча отвела Мэрион домой, где уже собрались все четыре материны подруги. Мать с безучастным лицом сидела у стылого камина, на коленях ее лежал сложенный лист бумаги. Произошел несчастный случай, сказала она. Но потом, вероятно, затрудняясь смягчать слова при подругах, покачала головой и исправилась. С прежним безучастным лицом она сообщила Мэрион, что отец покончил с собой. Она раскрыла объятия, приглашая Мэрион пасть ей на грудь, но Мэрион развернулась и выбежала из комнаты. Чтобы очутиться в кабинете, найти там отца и убедиться, что все ошиблись, нужно было пробежать два лестничных марша, но ей казалось, что она спускается, падает в туннель вины, навстречу наказанию. В ушах звенел странно-далекий крик девочки, которую наказывают.

Тем утром какой-то шкипер заметил, как незнакомый мужчина везет красную игрушечную тележку по пирсу неподалеку от форта Мейсона. Чуть погодя шкипер снова посмотрел на пирс (незнакомец просто не успел бы никуда уйти), тележка стояла в самом конце. Через два часа, когда тело подняли из воды, полиция обнаружила, что в тележке лежала цепь, которой мужчина обмотал шею и плечи, прежде чем прыгнуть с пирса. Игрушечную железную тележку, сделанную на совесть (красная эмаль даже не потускнела), когда-то подарили Шерли на Рождество, потом в тележке стояли горшки с геранью в саду за домом. Мэрион так и не прочла записку, которую оставил отец, пока мать где-то завтракала с подругами, но он явно не попрощался и не попросил прощения, а рассказал ей то, о чем прежде умалчивал, – правду о материальном положении семьи. Положение было отчаянным, все имущество арестовано за долги, они угодили в паутину мошенничества и банкротства. Последние деньги, на которые теоретически можно было бы сыграть на бирже, отец потратил на первый семестр Шерли в Вассаре.

В истории, которую Мэрион рассказала Софии, в той истории, которую она сочинила в лечебнице и в годы католических самокопаний, вина ее была неотделима от присущей ей способности к диссоциации. Через два дня после смерти отца она решительным щелчком рычага светового щита перевоплотилась во Фронси Пеппер, сказав себе, что жизнь продолжается, и два часа блистала на сцене. После каждого из трех представлений она возвращалась к своей вине и скорби. Но теперь она знала, что в ее воле щелкнуть внутренним выключателем. В ее воле выключить самосознание и наделать гадостей ради минутного удовольствия. С уловки диссоциации началась ее болезнь, но тогда она еще об этом не знала.

Им с Шерли дали закончить семестр там, где они учились, но дом должны были забрать за долги, а мебель продать с молотка. Мать решительно заявила ей, что она, Изабелла, некоторое время погостит у самой богатой своей подруги. Шерли, не удосужившаяся приехать на похороны, оплаченные кузеном отца, которого они раньше в глаза не видели, планирует поискать работу и жилье в Нью-Йорке. Но как быть с Мэрион? Бабушка по матери выжила из ума, а гостить у подруги вдвоем – это слишком. Единственные, кто мог взять Мэрион, – братья матери. Если бы мать отправила ее в Аризону к дяде Джеймсу, пейзажисту, пожалуй, Мэрион спаслась бы от себя самой. Но Изабелла была уверена, что Джимми гомосексуал, следовательно, в опекуны не годится, и приютить Мэрион до окончания школы согласился Рой, младший брат Изабеллы, который жил в Сономе.

Рой Коллинз был человеком широкой души: в ней для всех хватало ненависти. Он ненавидел предков за то, что промотали деньги, которые должны были бы достаться ему. Он ненавидел Рузвельта, профсоюзы, мексиканцев, артистов, педиков и светских лицемеров. Особенно он ненавидел евреев и свою светскую лицемерку-сестру, которая вышла замуж за еврея. Но он не такой слабак, как его братец-педик или зять-самоубийца, он не уклоняется от семейного долга. У него четверо детей, ради которых он трудится, не покладая рук, в фирме по продаже сельскохозяйственной техники, а фирму он основал на те гроши, что достались ему от деда с бабкой. И хотя жена и дети были слишком запуганы, чтобы отважиться ему возразить, ему нравилось напоминать им за каждой трапезой, как тяжко он трудится. Мэрион считала, что Рой не лучший опекун, но у него были деньги. В отличие от ее отца, он был гораздо богаче, чем можно было предположить по его скромному дому в Санта-Розе. В разгар Депрессии ему удалось сохранить платежеспособность фирмы, и, как единственный распорядитель садов и виноградников, он так охотно сам себя кредитовал (от имени и по поручению семейного фонда, имуществом которого распоряжался), что в конце концов владения стали называть по его имени. Мэрион узнала об этом лишь когда уехала в Аризону, но это хотя бы отчасти объясняло, почему Рой кормил и одевал ее три с половиной года и почему он так сильно ненавидел брата с сестрой. В противном случае было бы труднее их ограбить.

До пятнадцати лет Мэрион была послушной дочерью, кроткой дочерью, но жизнь с Роем Коллинзом вынуждала ее то и дело щелкать выключателем. Они ругались из-за того, что она начала курить. Ругались из-за того, как она носила носки, из-за школьных подружек, которых она приводила домой, из-за помады, которую она якобы украла в аптеке (чего Рой не мог доказать). Щелкнув выключателем, она не соображала, какие слова кричит. В новой школе ее тянуло к театральным девушкам, к беспутным девушкам и к парням, которые за ними ухлестывали. У нее самой были все данные, необходимые для беспутной девушки: она была городская, ее отец покончил с собой. Она дымила не переставая и огорчала других рассказами о самоубийстве. Мэрион надеялась, что, если будет вести себя достаточно скверно, Рой не выдержит, возненавидит ее и отправит еще куда-нибудь. Но он смекнул, чего она добивается, и садистски отказывал ей в этом. Значительно позже она догадалась, что, возможно, он испытывал к ней сексуальное влечение: люди всегда жестоки к тем, кого боятся полюбить.

Ее лучшая подруга, Изабелла Уошберн, была выше и красивее Мэрион, ослепительная блондинка с остреньким носиком, сводившим парней с ума, но Мэрион была умнее, смелее и смешила Изабеллу. Та считала себя актрисой, но в Театральное сообщество для школьников вступать не собиралась. Ей больше нравилось ходить в кино, куда билетеры, не в силах устоять перед прелестью ее носика, частенько пропускали Изабеллу и Мэрион бесплатно. От прежней Мэрион сохранилось одно лишь воспоминание, но театр оставался для нее местом, которое отвлекло ее от отца, местом вины, так что, хотя Мэрион наверняка верховодила бы в театральном сообществе, она больше не бывала ни на одном прослушивании. Вместо этого она ринулась в драму реальной жизни: обсуждала парней, провоцировала парней и в конце концов влюбилась в парня по имени Дик Стэблер, который жил по соседству с Коллинзами.

У Дика были густые брови и хриплый голос, он от рождения чуть шепелявил, и когда Мэрион слышала его, у нее подкашивались ноги: Дик выглядел и говорил в точности как Хитклифф из “Грозового перевала”, каким она его представляла. Родители Дика небезосновательно ей не доверяли, и в выпускном классе ее жизнь превратилась в драматический сериал: уловки, тайные свидания на лоне природы, где их никто не увидит и можно целоваться с Диком и позволять ему трогать ее грудь. Мэрион считала себя “озабоченной”: порой ей так сильно хотелось секса, что глаза в прямом смысле вылезали из орбит, до боли, до смерти. Она была готова на все, чего захочет Дик, в том числе и выйти за него замуж, но он собирался поступить в колледж и найти себе жену получше, чем Мэрион. Однажды весной родители Дика глубоко за полночь услышали шум, доносившийся из гостиной, отец спустился проверить, в чем дело, включил самый ослепительный свет во всей Санта-Розе и обнаружил Мэрион с Диком на диване – они лежали рядом, хоть и в одежде. После этого недоразумения и под неослабным напором родительского неодобрения страсть Дика к Мэрион угасла. Она осталась одна и чувствовала себя плохой и грязной. Ее дядя в очередном приступе гнева дошел до того, что назвал ее “шлюхой”, и вместо того чтобы заорать на него в ответ, как бывало не раз, она залилась слезами раскаяния.