– Ничего, я тебе жопу подотру.

– Сволочь ты! – Локк устало закрыл глаза. – Зови уже их. Пусть начинают.

3

Немного погодя Терпение и Хладнокровие встали по обе стороны стола, напротив друг друга.

– Доставайте грезосталь, – сказала Терпение.

Хладнокровие вытащил из-под рубахи цепочку с серебристой подвеской, прошептал какое-то заклинание, и металл превратился в сверкающую жидкость, которая стекла по его пальцам и собралась в сияющий шар на ладони.

– Это ртуть? – спросил Жан.

– Нет, от ртути рассудок мутится. Это грезосталь, наше изобретение, облекающее мысли в ощутимые образы. Для тех, кто умеет с ней обращаться, она безобиднее воды. Ну, почти.

Маги простерли руки над столом. Из сияющего шара на ладони Хладнокровия вытянулись тонкие струйки грезостали, поползли между пальцев и медленно, как во сне, стекли на грудь Локка, не расплескиваясь, а покрывая переливающейся серебристой пленкой каждый завиток черных узоров, начертанных на его теле.

– А сейчас вы испытаете не совсем обычное ощущение, – предупредила Терпение и одновременно с Хладнокровием сжала руки в кулак.

Замысловатые серебристые узоры вздыбились, словно бы срываясь с кожи. Локк выгнулся дугой, но маги осторожно прижали его к столешнице. Грезосталь застыла тысячами тончайших острых волосков, бескровно вонзившихся в плоть Локка, будто иглы чудовищного дикобраза.

– Бр-р! – прошептал Локк. – Холодно…

– Так и должно быть. – Терпение взяла глиняный сосуд с дыханием Локка и подошла к подсвечнику. – Образ именованный, возжигаю тебя, – изрекла она, откупорив сосуд и поднося его поочередно к трем свечам. – Носитель духа, передаю тебе дыхание живущего, но не имя его духа. Ты – он и не он.

Она шевельнула пальцами правой руки, и дрожащее белое пламя охватило фитильки трех свечей.

Вернувшись к столу, она положила правую ладонь на грудь Локка, и Хладнокровие повторил ее жест так, что их кончики пальцев соприкоснулись. Между пальцами обвилась нить с серебряным отливом, и маги едва заметными быстрыми движениями начали ее сплетать. Жан невольно поежился, вспомнив, как Сокольник управлялся с такой же нитью.

Терпение и Хладнокровие свободными руками придержали Локка за плечи.

– А сейчас, что бы ни случилось, Локк, – предупредила Терпение, – ни на миг не расставайся со стыдом и с ненавистью. Если хочешь, гневайся на меня, на моего сына, на всех картенских магов, да на кого угодно. Вложи в свою ненависть все силы, иначе тебе не выжить.

– Да полно вам меня пугать, – проворчал Локк. – Вот как все закончится, мы с вами поговорим.

– О Многохитрый Страж, – зашептал Жан, – ты выслушал мольбу Локка, внемли же и моей смиренной просьбе! О Гандоло, Отец удачи, молю тебя, не оставь своим призрением отпрыска торгового семейства! О Венапорта, Двоеликая госпожа, озари нас своей благосклонной улыбкой! О Переландро, всепрощающий Покровитель сирых и обездоленных, будь к нам милосерден – хоть мы и притворялись, что тебе служим, но пеклись о том, чтобы имя твое не сходило с уст каморрцев! – По его вискам заструился пот. – О Аза Гийя, Всемилостивейшая госпожа, я заглядывал тебе под юбки, но не ради смеха, а по необходимости. Молю тебя, не освящай нас сегодня своим безмолвным присутствием!

Жан ощутил мерзкий холодок в затылке – такой же, какой он чувствовал в присутствии Сокольника и на Ночном базаре в Тал-Верраре, среди торговцев, попавших под власть картенских магов.

Терпение и Хладнокровие напряженно взирали на Локка.

Локк охнул.

Жан едва не поперхнулся, внезапно ощутив на языке противный металлический привкус, и попытался сглотнуть, но рот словно бы набили скомканной шершавой бумагой. Куда подевалась слюна?

– О боги, – простонал Локк, выгибая спину. – Морозит… хуже холода…

Доски переборок затрещали, будто корабль швыряло по волнам. Жан чувствовал, что «Небесный скороход» по-прежнему величаво скользит по озерной глади, но все в каюте затряслось мелкой дрожью, желтые алхимические светильники раскачивались, по углам трепетали тени.

Локк снова застонал. Терпение и Хладнокровие склонились над ним, придерживая его за плечи и беспрерывно сплетая замысловатые узоры из нитей, отливавших серебром. В обычных обстоятельствах подобное зрелище заворожило бы Жана, но сейчас ему было не до того. Желудок взбунтовался, как будто Жан объелся несвежих устриц и сейчас они просились на свободу.

– Тьфу ты… – прошептал он, изо всех сил вгрызаясь в кулак.

От боли тошнота отступила, но в каюте происходили донельзя странные вещи. Алхимические светильники тряслись и гремели, как кипящий чайник на плите, а белое пламя свечей вспыхивало и танцевало, словно под неощутимыми порывами ветра.

Локк, содрогнувшись, забился, пытаясь высвободиться из опутывавших его уз; с губ сорвался громкий, мучительный стон; серебристые игольчатые узоры, покрывавшие руки, грудь и лицо, вспыхнули и засияли переливчатым, мерцающим светом.

Что-то зашипело, затрещало и щелкнуло хлыстом. Алхимические светильники разлетелись на куски, осколки рассыпались по каюте, едко запахло серой. Жан зажмурился, а маги отпрянули от стола. Под ногами хрустнуло стекло.

– Меня много раз отравить пытались, – ни с того ни с сего произнес Локк.

– Помогите, – напряженно прошептал Хладнокровие.

– Как? Что я должен сделать? – спросил Жан, сгибаясь под очередной волной накатившей тошноты.

– Да не вы…

Дверь распахнулась. Один из слуг, на ходу сбрасывая мокрую накидку, вбежал в каюту, приложил ладони к лопаткам Хладнокровия и уперся, широко расставив ноги, будто под напором какой-то незримой силы. По каюте метались сумрачные тени, трепетало пламя свеч. Жан, борясь с тошнотой, повалился на колени.

Воздух, переборки, половицы и все в каюте затряслось мелкой дрожью; дрожали даже Жановы кости, будто он всем телом припал к какому-то огромному заводному механизму, в котором с невероятной скоростью вращались тысячи шестеренок. Жан закрыл глаза, но дрожь не унималась, а, наоборот, переросла в острую боль, словно бы в голове бился в поисках выхода обезумевший шершень, жаля и царапая без разбору все подряд. Жан страдальчески изогнулся и шумно блеванул; вместе с остатками последней трапезы на половицы хлынула кровь из носа. Жан грязно выругался, сглотнул кислую слюну и, хотя не мог подняться на ноги, с трудом запрокинул голову, стараясь не выпускать из виду картенских магов, колдовавших над Локком.

– Прими смерть, образ именованный. Ты – он… – хрипло воскликнула Терпение, – и не он!

Раздался громкий треск, будто под молотом хрястнули разбитые кости, и над тремя свечами вспыхнули огромные огненные шары, больше Жановых кулаков. Пламя померкло, стало темнее полуночи, на угольно-черные переливы было больно смотреть. Из глаз Жана брызнули слезы, и он невольно зажмурился. Черное пламя продолжало полыхать, заливая каюту жутким сиянием, грязно-серым, как вода в застоявшейся кладбищенской луже.