Этот пестрый и бестолковый бродячий цирк, несомненно, приводил в недоумение римлян, сотнями тысяч толпившихся вдоль улиц, взбиравшихся на памятники вдоль Священной дороги от Фламиниева цирка мимо Триумфальных ворот и Великого цирка до Форума и Капитолия, чтобы посмотреть на эту процессию. Какое связное представление о мире могло запечатлеться в умах городского плебса, неспособного осознать, какое огромное пространство защищала ради него профессиональная армия? Только взгляд рабов, захваченных на пределах Империи, мог было охватить это зрелище как всемирное и хотя бы смутно ощутить единство жителей всего мира. Хозяева — римляне из Рима прежде всего были ослеплены своим богатством и чувством превосходства, которое давала им сила. С триумфов они выносили, несомненно, смутное представление о событиях и неприязнь к диким областям и беспокойным людишкам, которых все никак не удается до конца победить и покорить.

Зато порядок и дисциплина чеканной поступи когорт, блеск всадников с султанами на шлемах, лес значков и орлов, открывавший шествие, давали им чувство уверенности. Величие двух людей в порфирах и золотых венцах, стоявших на колеснице, запряженной четверкой белых лошадей, подкрепляло сознание единства государства. Наконец, зрелище магистратов в тогах с пурпурными оторочками, жрецов в золотых и зеленых одеждах воплощало историческую традицию, гибель которой нельзя было вообразить. Ее поддерживали хранительные мифы, заступничество настоящего перед прошлым, видимого мира перед невидимым. Консулы и трибуны с их номинальной властью, фламины Юпитера, превратившиеся в чиновников, стали чистой видимостью, но если на Рим нагрянет беда — они вернутся в первые ряды, сразятся с ней оружием и молитвой. Ходят слухи, что беды уже обступили Рим, но как их назвать — не знают: то ли это голод вследствие нескольких подряд неурожайных лет в Италии, то ли варвары, собравшиеся на границах, то ли повсеместная чума, то ли все сразу. Все хотят, чтобы легионы поскорее ушли: их тяжело терпеть, гражданам незнакомы эти лица далматинских горцев, фракийцев, батавов, бедуинов, вылупивших глаза, впервые увидев невообразимый Город. Скоро, окончив службу, все эти мужики, втиснутые в кожу и сталь, станут римскими гражданами. Их поселят на окраинах Империи и дадут земли, которые они будут оборонять от собственных родичей.

Как ни гляди, даже тем, кто мало что понимает, ближе всадники в красных плащах, окружающие императорскую колесницу. Это чистокровные италийцы — имперская гвардия, преторианцы. Они обсуждают, как сажали на престол императоров. Об этом все знают, но кто же теперь может их заподозрить в подобном превышении полномочий? С самого начала столетия во главе преторианцев стояли люди безупречной честности, умиравшие либо на должности, либо в сражении. Фурий Викторин тоже из таких. Народ, впрочем, больше любит другие части — городские когорты, подчиненные префекту Города, высокопоставленному сенатору, также доверенному лицу императора. Сейчас этот могущественный человек — не кто иной, как Юний Рустик, любимый учитель Марка Аврелия, возведенный им на высшую степень почестей. Преторианская гвардия и городское ополчение втайне соперничают. Их начальники, всадник и сенатор, всегда могут стать открытыми соперниками. Первый начальствует над вооруженными силами и общим управлением Империей, второй — над Римом и его пригородами в радиусе 150 километров. В его распоряжении силы поддержания порядка днем (когорты), отряд ночной стражи, полиция и пожарные, что очень важно в городе, где постоянно случаются драки и пожары. Эти две силы должны друг друга уравновешивать и конечно же друг над другом надзирать, но как сделать, чтобы они мирно сосуществовали? Императоры прошлого не могли разрешить эту проблему. Антонины ее урегулировали, но надолго ли? Фурии Викторины и Юнии Рустики не всегда раньше могли и наверняка не всегда впредь смогут поддерживать дисциплину вооруженных до зубов гвардейцев.

Только власть, обладающая высшей легитимностью, может рискнуть поставить сильных людей во главе всех учреждений, служб и войск Империи, память которой еще хранит всевозможные насилия и бесчинства. Эта легитимность считается сверхъестественной, но опирается на естественное право; она существует только благодаря исключительной адекватности духу времени, а точнее — благодаря опоре на самые живые силы момента. В течение четырех поколений она поддерживается династией прирожденных администраторов и посредников, у которых нет другой цели, кроме укрепления и упрочения огромного аппарата поддержания социальных связей. Это и был глубинный смысл зрелища, которым любовались римляне, когда триумфальная колесница наконец поднималась на Капитолий. Зритель, который смог бы отвлечься от ошеломительного величия режиссуры (а римляне этого никак не могли), разгадал бы секрет Антонинов: они были центром тяжести системы из превосходно уравновешенных элементов.

И пусть казалось, что они подавляют и чуть ли не сокрушают ее своей мощью, пусть им даже поклонялись как живым богам. Траян отождествил себя с Геркулесом Гадесским, и в нем правда было нечто геркулесовское, как и в Адриане — юпитеровское, но неужели они сами всерьез верили в свою божественную сущность? Марк Аврелий никак не нуждался в том, чтобы ликтор, сопровождавший императорскую колесницу, по обычаю шептал ему на ухо: «Помни, что ты лишь смертный». Он получил мандат посредника, но посредничал не столько между людьми и богами, сколько просто между людьми. Теоретически он искал только то, что могло бы устроить всех, а практической его задачей было поддержание царства равновесной справедливости.

Триумф 12 октября 166 года был его апогеем. Марк Аврелий и Империя вместе вступили в зрелый возраст — их судьбы были неразрывно связаны. Для триумфа избрали день годовщины возвращения Августа из Сирии и освящения алтаря Возвращенной Фортуны — возврата удачи в Рим. Оба императора приняли титул Отца Отечества, который приличие требовало долго отклонять. Значение этого дня было еще и в том, что он дал новый старт процессу престолонаследия: оба оставшихся в живых сына Марка Аврелия, пятилетний Коммод и трехлетний Анний Вер, получили имя Цезарь. При этом они стояли рядом с отцом, а еще примечательнее было, что там же находились и их сестры — семилетняя Фадилла и шестилетняя Корнифиция, «так что на триумфальной колеснице, — век спустя удивлялся Капитолин, — увидели сразу двух девочек». Так между римским народом и императорской фамилией был заключен пакт, итогом которого стала трагедия, но лишь четверть века спустя.

Это второе посвящение в императоры дало короткую передышку, чтобы выйти из состояния войны и вернуться к управлению внутренними делами. На Востоке мир больше держался молчаливо признанным новым соотношением сил, чем торжественно подписанным трактатом. Правительство извлекло уроки из авантюры Корнелиана и создало там сильное генерал-губернаторство. Марк Аврелий поручил его человеку, звезда которого непрестанно шла к зениту — Авидию Кассию. Если даже предположить, что он колебался, у него, может быть, просто не было выбора. Так долго и думали, но наши источники на сей счет сомнительны. Скорее всего, биография Авидия Кассия, включенная в «Жизнеописания Августов», сочинена на основании его репутации и очень немногих достоверных фактов. В частности, знаменитое письмо, якобы уже в 166 году написанное Луцием Марку Аврелию, чтобы предупредить об амбициях главнокомандующего Восточной армией, вне всякого сомнения, выдумано, однако основано на правдоподобных сведениях, и его не следует отводить как источник информации: «Авидий Кассий, как мне кажется, завидует императорской власти, что замечал уже и отец наш Антонин. Советую тебе следить за его поступками. Он противится всему, что мы делаем, копит большие средства, смеется над твоей любовью к наукам и называет тебя старым философом, а меня буйным школьником. У меня к нему нет ненависти, но я опасаюсь за безопасность твою и твоих детей, если ты оставишь во главе армии подобного ему человека, которого могут слушать и любить воины».