Он удивленно разводит руками:

– Так деньги-то у тебя.

– Тогда пошли, – собрав последние силы для сопротивления, я увлекаю его за рукав в сторону. Он сегодня еще непременно успеет набраться до кондиции.

– Что, денег пожалела? – говорит он тем же нагловатым тоном.

– Нет, я тебя пожалела.

– Неправда.

– У меня сегодня нет денег.

– Я знаю, что ты про меня сейчас подумала.

– Что?

– Альфонс. Я не альфонс, у меня просто нет денег. Я вообще так отношусь к деньгам, что если они у тебя, например, есть, то это наши деньги. А если нет, ну и ладно. Можем просто погулять. Ты замечаешь, что я не прошу у тебя на сигареты. Ты однажды сказала, чтобы я не просил… – Он говорит что-то еще про деньги, но я не прислушиваюсь. Мне нужно срочно поправить воротник свитера: он как-то загнулся под шубой, и бирка при каждом движении больно режет шею. Возможно, он тоже не слушает меня, потому что не расстается с наушниками, которые грубо топорщатся под шерстяной шапкой. Наконец я ловлю фразу: – Вообще-то я раньше был дорогой любовник. А теперь… я тут подсчитал, во сколько я тебе обхожусь… Пара джин-тоников, десятка на маршрутку… Не больно-то я тебя разоряю. Я подешевел!

По определению, он действительно альфонс. Однако альфонсы не ходят в рваных пальто и дурацких шапках – это во-первых. Во-вторых, он живет в пространстве, в котором не существует денег и много чего другого, за что я так привыкла цепляться в обыденной жизни. Когда я спрашиваю себя, что конкретно привлекает меня в нем, привычные качества, которые мы обычно столь ценим в людях, испаряются, и в результате в чистом поле нравственных императивов остается только он. Он сам как таковой.

– Ты меня стесняешься? – Он неожиданно ловит обрывки моих подспудных мыслей. Я думала, что так именно должно казаться со стороны. На самом деле я его не стесняюсь потому, что сейчас мы вырезаны из будня, из обычной вечерней суеты. Для нас существует только снег, только белый цвет, внутри которого отдельной жизнью живут мои греховно-красные перчатки. Если кто из прохожих обращает на нас внимание, он замечает их, но никак не меня, потому что я сама – фрагмент серо-белой картинки города.

– Я ничего такого не говорила, – наконец отвечаю я. – У тебя в наушниках голова как у идиота.

– Это шапка такая. Потом, мне все равно. Какая разница, что на мне надето. Я не люблю ходить по рынкам, торговаться, там дурная энергетика. Продавец хочет содрать с меня побольше, а я – заплатить поменьше. Я не хочу заниматься этим. Когда я пришел с войны, мне все это стало казаться тем более глупым.

– Мне все равно, как ты выглядишь, – говорю я.

Он резко тормозит на полушаге и внезапно выдыхает:

– Почему мы говорим какую-то ерунду? Всякий раз, собираясь к тебе, я думаю, о чем нам сегодня стоит поговорить. Я даже иногда про себя разговариваю с тобой. Подожди, я вот-вот дойду до кондиции и все скажу.

Это обещание я слышала уже столько раз, что мне уже почти неинтересно, что такого особенного он хочет сказать. Я сама сказала ему слишком много. Не сегодня, вообще. Слишком много того, что увеличивает его непомерную гордыню…

– Пойдем. – Я увлекаю его вперед. Бирка режет мне шею. Наверное, надо зайти в какое-нибудь кафе. Все равно ведь он сегодня напьется.

– Пойдем, кофе выпьем, я замерзла.

– Значит, все-таки есть деньги?

– На кофе есть.

К тому же смертельно хочется в туалет.

Сняв перчатки в кафе, я становлюсь такой же, как все. На нас тем более никто не обращает внимания, хотя мы тут, пожалуй, хуже всех одеты. Но ведь за это нас никто не выставит. Он просит взять ему водки. Если я возьму ему водки, не останется денег купить продукты, и на ужин будет нечего съесть. Но кажется, это теперь все равно. Я заказываю водку у барной стойки и говорю, чтобы нам принесли яичницу, водку выпьет он, а яичницу мы пополам съедим. Я расплачиваюсь так, чтобы он не видел, сколько у меня остается денег. Потому что иначе он попросит еще водки. Я замечаю слегка презрительный взгляд бармена. Он стреляет из-под бровей на того, кому я заказываю эту водку. Человек, за которого я плачу, действительно слишком плохо одет, к тому же в дурацких наушниках, которые не носят уже лет двадцать. Однако сейчас я даже для себя не я, никто. Я радуюсь, что на мне серый свитер и почти нет косметики, так что можно слиться со стенкой. Расплатившись, я иду в туалет и наконец-то поправляю эту бирку на шее. Какое блаженство, больше не трет!

Наверное, он все-таки чувствует чужие взгляды, хотя говорит, что ему все равно. Он слишком презирает людей, чтобы обращать внимание на их взгляды. И все-таки первое, что он заявляет, когда я присаживаюсь напротив:

– Наушники новые нужны. Я тут примерил в магазине – совсем другое дело этот стереозвук…

– С зарплаты купим, – говорю я, ловя себя на том, что разговариваю с ним, как с ребенком, которому обещаю купить игрушку. Он действительно ребенок в чужом, враждебном ему мире взрослых. И он не понимает, как вести себя с ними. Когда приносят водку, он немедля опрокидывает ее в себя, заметно веселея.

– А тут уютно, – улыбается он. – Хотя немного противно. Но с тобой сидеть уютно. Хорошо вообще сидим!

Ну вот наконец эта минута, когда он слегка оттаял и открыт. На джемпере его не хватает двух верхних пуговиц, от этого почему-то кажется, что он ранен в грудь. Волосы, слежавшиеся под шапкой, топорщатся жесткой волчьей шерстью. Он с аппетитом съедает яичницу, и я не смею намекнуть, чтобы он поделился. Не из боязни, мне просто нравится смотреть, как он ест. Именно как алчущий звереныш, который жаждет насытиться. Подобрав остатки яичницы куском хлеба, он замечает:

– Ты, как всегда, ничего не ешь и не пьешь.

Мой согласный кивок рождает легкое недовольство:

– Почему ты все время соглашаешься? Ты можешь хоть раз устроить скандал, плеснуть минералкой мне в лицо?

– Разве я соглашаюсь все время? – Я действительно удивлена.

– Соглашаешься, а это скучно. Я часто бываю не прав. Я эгоистичен. Например, сегодня я хотел обидеться за то, что ты не купила джин-тоник.

– Хоть раз не согласилась.

– Ты пожадничала. Говорила про какие-то продукты. Еще хозяйственные сумки на меня повесь. Это скучно. Мне вообще скучно быть просто любовником. Когда я понимаю, что женщина видит во мне только самца, я стараюсь скорей уйти! – Он не замечает за собой, что говорит на тон громче, чем нужно. Я вновь чувствую, как шею нестерпимо царапает. Теперь это царапающие взгляды. Я пытаюсь мысленно залезть под стеклянный колпак, чтобы спрятаться от враждебного мира, который пристально наблюдает за нами, будто через прицел снайперской винтовки. Горячая красная точка пляшет у меня на затылке. Но ведь нас тут все равно никто не знает! Потом, быть чьей-то любовницей – не такое уж редкое занятие. Неужели меня так волнует, что у него двух пуговиц на вороте недостает? Там, где мы, вообще не существует пуговиц. Там есть только сути, атомы его и меня, которые вступают в реакцию, образуя некоторое новое вещество. Как кислород с водородом, непохожие друг на друга, стремятся образовать воду…