Когда за спиной раздаются шаги, я тоже ускоряюсь. Не знаю, зачем, ведь я по- прежнему не чувствую страха, но почти сразу же дают знать о себе инстинкт выживания. Я перехожу на бег. Даже успеваю сказать себе о том, какая же я дура и что не стоило отпускать охрану. Лучше бы я ему заплатила, пригрозила или уволила после этого и наняла снова кого-то из новеньких. Пусть бы ждал меня в такси, хоть весь день. Но зато я была бы не одна.

Особенно сейчас, когда меня настигают.

Шею сзади стискивают пальцы, которые адски воняют дешевым табаком. Ожидая меня, он явно скурил не одну. Впереди, прямо за воротами, стоит такси. Вижу лицо таксиста, освещенного приборной панелью. Он смотрит в телефон.

Подними глаза, ну же!

Хочу закричать, но вторая рука зажимает мне рот.

Телепатия — это не мое.

В ту же секунду меня отшвыривают, держа за шею в ближайшие заросли. Кажется, ели. Здесь сыро и темно. Лето и радостная ночь остаются где-то в другой жизни.

Я почему-то думаю только о том, что меня не убьют. Вероятней всего, даже не станут насиловать. Через глухое марево, гул которого нарастает в ушах, слышу звонок телефона в сумочке. Наверное, таксист. Зря я не вызвала его с телефона Тимура.

Мне все-таки стоило согласиться на то, чтобы он провел меня, пусть и до ворот было идти всего ничего.

Я сопротивляюсь, пытаюсь вывернуться и рассмотреть мужчину за моей спиной, но он сбивает меня с ног и я лечу лицом прямо в колючую подстилку из иголок. Хвоя забивается в рот и царапает лицо. Вывернув мне руки, второй рукой он все-таки шуршит собственной одеждой, а после принимается ритмично двигать рукой.

Все заканчивается быстро.

Поле он шарит липкой рукой по моей спине, вскакивает и исчезает, нырнув под еловые лапы. Я остаются лежать на земле. Оказывается, слезы уже затекли в уши, а тело онемело, будто я лежала в сугробе. Может, это вовсе и не было так быстро, как мне казалось.

Как сквозь толщу воды слышу: «Кто здесь?» и вижу перед собой, как скачет резкий белый свет фонарика. Я не знаю, как выгляжу. И что скажу тому, кто нашел меня. И что будет дальше.

Фонарик внезапно падает на землю. Кто-то искренне причитает и пытается помочь мне сесть. Я напоминаю сломанную куклу, которую уничтожил безжалостный хозяин. В то, что у произошедшего может быть другое объяснение, я не верю. Но сейчас не могу до конца обдумать эту мысль, мои мозги застыли, превратившись в бесполезную серую массу.

— Ксения Михайловна, господи, Ксения Михайловна! Вы меня слышите?

Я слышу, но совершенно не могу отозваться. Смотрю в лицо, испещренное морщинами, и только моргаю. Ничего ужасного ведь не произошло, почему же я так реагирую? Разве я не знала, на что он способен? Удивлена, что реальность превзошла все ожидания, когда сама же поступала неправильно? Я нарушила все собственные принципы, когда приехала сюда. И вот результат.

Он знал. Знал, что я появлюсь здесь. А я продержалась долго, почти целый месяц. Но все равно сдалась. Мое несовершенное тело в очередной раз подвело меня.

— Я помогу вам, пойдемте. Вы можете идти?

Тимофей Павлович вроде и по-русски говорит, но как будто нет.

Я встаю на ноги, опираясь на его руку, и он ведет меня так бережно, будто у меня несколько открытых переломов. Может и так, а я просто ничего не чувствую. Мое тело мне снова отвратительно, настолько, как никогда не было. Я вся воняю дымом и кислой спермой, из-за которой меня тошнит.

— Одежду, — кажется, вместе с первым словом я выплевываю и несколько иголок.

— Хорошо. Сейчас, — кивает директор. — И…

— Ни слова.

— Но…

Мы останавливаемся под фонарем, когда я сжимаю рубашку на его груди. Сейчас мне не хватит слов, чтобы объяснить ему, почему Тимур не должен узнать об этом. Но Палыч, как его зовут друзья и коллеги, не дурак.

Вижу по его лицу, как гордость сражается с осознанием суровой реальности.

— Ни слова. Никому.

Я не могу сказать ему, что тогда Тимур точно убьет отца. Собственными руками. Но того уж точно отстоять охранники, а кто спасет Тимура?

Вижу, что все это Тимофей Павлович понимает и сам.

— А полицию?

— Нет.

Нельзя. Нельзя. Ради Тимура. Ради будущего интерната и даже этого седого директора, которого теперь аж трясет от страха.

— Одежду. И такси.

— Может быть, лучше я отвезу вас? — предлагает Палыч.

— Нет.

Мой муж знал, что так будет. Знал, что рано или поздно, я все равно приеду сюда. И это плохо, очень плохо.

Все кусочки головоломки все-таки становятся на место. Находится объяснение и его щедрости, и его добродушию. Он не собирался отдавать мне фонд и не собирался разводиться со мной тихо-мирно. Он мог называть любую цену, важно было, чтобы я просто клюнула на эти обещания. Поверила. Расслабилась.

И совершила ошибку.

И я поступила именно так.

Сейчас любой гинекологический осмотр покажет, что совсем недавно я занималась сексом. И если не сознаюсь в измене и буду настаивать на изнасиловании, тогда интернат закроют в считанные часы.

А пойманную на измене жену он просто уничтожит. Сотрет в порошок и не поморщится. Спасибо, что не попросил насиловать меня по-настоящему, но кто знает, что еще взбредет в его голову?

Сергей зажал меня в угол. Оба варианта для меня — это поражение.

Но я не собираюсь плясать под его дудку. Мне есть за что бороться, ведь он сам обозначил цену, никто за язык его не тянул. Я не буду сдаваться так быстро, зря, что ли, терпела его столько лет?

Мне просто придется сделать вид, что ничего не было.

Не было тяжелого дыхания и липких рук на теле, не было чужой кислой спермы на одежде. А раз не было этого, то придется вычеркнуть из памяти и красоту летней ночи, и сладкие поцелуи, прерываемые жарким восторженным шепотом о моем совершенном теле. Не было страха, паники, позиции жертвы, а с ним и безграничного, яркого, но такого короткого счастья.

Ничего.

Этого.

Не было.

Лето в Риге выдалось сухим и жарким.

Капли редких ливней испарялись даже раньше, чем долетали до земли. Траву на стадионе пацаны вытоптали в первые же дни, но и остальная, по краям поля, в прохладе синих елей, все равно напоминала жесткую солому. А соленый воздух, несмотря на близость целого моря, царапал глотку, как в сухой сауне.

После каждой тренировки я был покрыт пылью с головы до ног. Песок скрипел на зубах, глаза саднило от пыли, а кожу не спасали даже солнцезащитные крема.

Но именно там, на поле, когда разнимал галдевших пацанов, которым и зной был нипочем, день за днем я понимал, что не ошибся. И наконец-то нашел свое место.