Каждый мой поцелуй на ее теле — это выражение моего восхищения. Я готов боготворить ее, если она позволит. Если она не любит себя, я буду любить ее. Если она будет в моих руках, я найду силы, чтобы дать отпор отцу.

Ее светлая кожа на вкус, как сливочный пломбир. Она стонет, не таясь, изгибаясь, вороша пальцами мои волосы, пока я прикусываю и катаю на языке ее соски.

Это чудесное преображение не перестает меня удивлять. Из холодной глыбы льда под моими губами она превращается в отзывчивую и страстную женщину, которая дразнит меня движениями своих бедер.

Моя кожа после работы на стадионе темнее из-за загара, и пальцы резко выделяются на тонкой талии, когда я веду ниже. К застежке на ее брюках. Короткую молнию нахожу спереди, припускаю ее и впиваюсь ртом в кожу на животе. Веду языком вокруг пупка, и Ксения дрожит крупной дрожью в моих руках.

Протискиваю два пальца под трусики, и она ахает, приподнимается и вращает бедрами мне навстречу. Губами я ловлю ее грудь, наслаждаясь громкими стонами, как вдруг Ксения скатывается с моих колен. Замирает на полу, между разведенных ног, и смотрит расширившимися зрачками снизу-вверх.

— Что ты?…

Не успеваю договорить, потому что она проводит по члену, через ткань, а после дергает на себя ремень и как-то молниеносно расправляется со всей остальной моей одеждой.

Не верю своим глазам.

Похоже, я сам себе завидую, обмирая от предвкушения.

Ксения проводит пальцами по всей длине, по выпуклым венам и мельком облизывает губы, а после вбирает головку в рот.

Охренеть.

Это слишком хорошо, чтобы продержаться долго.

— Ксю, иди ко мне, не надо…

— Просто заткнись, — быстро шепчет она. — Ты понятия не имеешь, сколько я мечтала об этом.

Она?

О минете?!

Желание спорить или разговаривать быстро пропадает, стоит ей снова обхватить мой член губами. С вопросами действительно можно повременить. Откидываю голову назад, ртом хватая воздух, умоляя себя сдержаться. Может, мне удастся, если я не буду смотреть.

Но не смотреть я не могу.

Даже в самых дерзких мечтах я не рассчитывал на то, что сегодня мне откроется этот восхитительный вид.

С голой грудью, между моих разведенных ног и прикрытыми веками, румяная Божья Коровка глухо стонет, как будто сама испытывает ту же лавину эмоций, которая вот- вот накроет меня. Вибрации ее стонов подводят меня к краю, а я слишком давно не касался даже самого себя, чтобы вытерпеть этот марафон.

И когда она поднимает взгляд…

Это становится последней каплей.

Я убираю руки с ее волос, чтобы не принуждать к тому, чего ей делать не хочется. Но Ксени опять удается удивить меня. Прикрыв глаза, она глотает все до последней капли, а

После я притягиваю ее к себе, обнимаю. Она водит руками по моему лицу, волосам, смотрит захмелевшим от желания взглядом и улыбается припухшими губами.

— Не представляешь, какой ты красивый, когда кончаешь.

Я давлюсь собственным вдохом и кашляю. Язык не слушается от эмоций, от сказки наяву.

— Это ты красивая, — все-таки выдыхаю. — Вот такая, без косметики. С ярко- красными губами без капли помады…

Ставлю ее на ноги между своих ног и стягиваю с нее штаны вместе с трусиками. Провожу языком, наслаждаясь ее возбуждением. Она стонет и сгибается, скребется пальцами, зарываясь в мои волосы, и выдыхает:

— Да…

Опрокидываю ее на кровать, шире разводя ноги. Ласкаю языком и пальцами, чувствуя, как крепнет мое собственное возбуждение. Воздаю хвалу ее телу, запаху и вкусу. Облизываю каждый сантиметр. Запоминаю реакцию и обрушиваю все свое внимание той части ее тела так, что она выгибается дугой на моей узкой кровати и стонет мое имя.

Ксения еще подрагивает, когда я поднимаюсь выше, нависая над ней на вытянутых руках. Ее глаза распахиваются от удивления, когда я провожу твердым членом между ее ног.

— А вот теперь, довольная и счастливая, ты еще красивее… — целую ее нос, щеки, лоб.

Осыпаю всю поцелуями, надеясь, что однажды она все-таки поверит в свою запредельную уникальность.

— Подожди… — вдруг слышу. — Хочу иначе.

Приподнимаюсь, глядя на то, как она спиной ко мне встает на колени, грудью опускаясь на кровать.

Господи, разве этот день не мог стать еще лучше?

Из здания общежития я почти выползаю. Коленки дрожат. С губ не стирается улыбка и, слава богу, что кругом уже ночь.

Надо мной горят желтыми квадратами окна. Вокруг по-летнему теплая ночь, и из открытых окон льется музыка. Из каждого своя. Смех, разговоры и обрывки мелодий наслаиваются, как полосы сахарной ваты на палочку.

В моей воображаемой картотеке, где я храню ароматы наших встреч, ко всем мгновениям, проведенным рядом с Тимуром, теперь присоединяется, наверное, самое лучшее. Я снова разбираю каждую минуту на атомы, стараясь запомнить и этот безветренный воздух, что напоен цветущими сиренью и каштанами, и то, как моя кожа пахнет мужской туалетной водой и ванилью сливочного мороженого. Это был тот же пломбир, каким он угощал меня в прошлый раз. И после него поцелуи были холодными и сладкими.

Учебный год окончен, и с каждым вдохом я заново вспоминаю, каково это, когда впереди только беззаботное лето, сочная черешня и бесконечное чтение пожелтевших от времени книжных страниц. Я бы все отдала, чтобы теперь моей единственной проблемой было, как одолеть список литературы на лето.

Как сложилась бы моя жизнь, если бы меня не отдали в восемнадцать лет совершенно неподходящему мужчине? Если бы мы, пусть и поздно, пусть и разные, но все-таки встретились с Тимуром? При других обстоятельствах, без этого горького привкуса осуждения на губах и без гильотины, нависшей над нашими головами. Когда она сорвется? Никто не знает.

Я никогда не уходила от любовника вот такой, как сейчас. С горящими от поцелуев губами, ступая по земле так легко, как настоящая балерина, которой мне не суждено было быть. Мои щеки полыхают румянцем, стоит закрыть глаза. С ним я делала то, что никогда не делала раньше. Просила его о том, о чем не просила ни одного другого мужчину. Почему же все именно так несправедливо и никак иначе?

Заворачиваю за угол дома, где только лужи света на асфальте фонарей. Тимур хотел проводить меня, но я настояла, что сама дойду до ворот, где меня должно ждать такси. Мы оба не верили, что на Сергея напали на территории интерната, а потому казалось, что бояться мне нечего.

Одинокую сгорбленную фигуру замечаю сразу. Запах курева улавливаю чуть позже. Красная точка не двигается, будто сигарета так и висит на губе.

Просто кто-то курит, прячась в полумраке. Что в это такого?