– Гением. Так они говорили? Да, он во многом был гением.

Я кивнула.

– Еще мальчишкой, во Флоренции, он изучал искусство в академии. Обожал живопись – не полотно, но краски – они нравились ему даже больше хорошеньких женщин. Но у него самого плохо получалось рисовать. Зато никто не мог лучше его видеть красоту в картинах других, уже ушедших от нас, открыть скрытое. Марко мог часами торчать в мастерской в компании какого-нибудь дилера, очищая грязный кусок холста. Он надевал свои бинокуляры – только эти очки и доказывали, что он живет в нашем веке. А потом осторожно, предельно осторожно касался ватным тампоном поблекших красок. Нервный дилер или коллекционер начинал подгонять его: «Что вы видите, Марко? Кто автор, как вы думаете?» Вы представить себе не можете, сколько сокровищ он нашел за все эти годы. Даже в последнее время его глаза различали под вековой грязью такое, что никому и не снилось.

– А как же его болезнь? Он работал до последнего? Несмотря на заболевание сердца?

– Какая… какая болезнь? – резко выдохнула миссис Варелли.

– Я… нам сказали, что, когда вашему супругу стало плохо, его осмотрел доктор.

– Артрит, вот от чего его лечил врач. Талант Марко зависел от двух вещей – его глаз и рук. Мы с ним никогда не принимали лекарств – ни таблеток, ни пилюль, ничего. Он звал врача, лишь когда его рука начинала болеть от артрита и он не мог долго держать скальпель. Unpo 'di vino[24]– вот во что верил Марко. В исцеляющую силу виноградной лозы.

– Но подвело-то его сердце, – сказала я, надеясь, что в мягкой форме пытаюсь донести до нее слова врача.

– У Марко было здоровое сердце. Сильное, а не больное, – миссис Варелли почти плакала.

– Вы всегда приходили в мастерскую с мужем?

– Нет, я редко там бывала. У нас квартира в том же здании. Утром мы вместе выпивали кофе, затем он поднимался к себе – работать. Возвращался домой пообедать и отдохнуть. Затем снова работал. И так всегда. Иногда он засиживался до позднего вечера, если находился на пороге открытия или картина его завораживала. Затем он спускался, принимал душ, чтобы смыть краску и лак. И мы шли ужинать, одни или с друзьями. У нас была очень простая жизнь, мисс Купер, но очень яркая.

– Вы когда-нибудь встречали Дениз Кэкстон?

– Сперва я познакомилась с ее мужем. Только не помню, когда. Столько лет прошло. Он не был отзывчивым человеком, но всегда хорошо относился к Марко. Лоуэлл Кэкстон купил портрет на аукционе в Лондоне, это было лет тридцать назад. В Англии картину записали в каталог как неопознанный портрет молодой девушки. Лоуэлл сказал, будто купил его лишь потому, что девушка походила на его жену – тогдашнюю жену. Он не считал, что картина может оказаться ценной, но принес ее Марко на реставрацию. Лоуэлл хотел повесить ее у себя. Марко вещь очень понравилась. «Написана поверх», – жаловался он мне каждый раз, когда спускался. Он был не очень-то разговорчив, мой Марко. Да я и понимала его с полуслова. Он работал дни и ночи, и вот под слоем краски показалось детское лицо. Он даже голубому платьицу вернул мягкость и блеск шелка. Однажды он спустился вниз на обед. Я подала ему суп, а он посмотрел на меня и сказал: «Гейнсборо. Это Гейнсборо». Все музеи Англии захотели выкупить картину. Многие платили моему мужу просто за реставрацию, но он был счастлив. Лоуэлл тоже просто заплатил. Но вернулся на следующей неделе, как раз, когда Марко пришел обедать. Я впустила Кэкстона в дом – тогда и увидела его в первый раз. Под мышкой он держал небольшой сверток. Это оказалась картина Тициана – маленькая, но великолепная. Она все еще висит у нас. Приходите ко мне домой, если захотите взглянуть.

– У вас в квартире? Тициан?

– Очень маленький. Эскиз к одной из его известных работ. Знаете «Похищение Европы»?

Естественно, я знала эту вещь. Любой студент художественного факультета или колледжа ее изучал. Рубенс назвал эту картину величайшим шедевром в мире. И я видела ее много раз, потому что она была частью экспозиции в музее Гарден. Неужели это просто совпадение?

– А когда, вы говорите, Кэкстон принес вам Тициана?

Миссис Варелли задумалась.

– Лет тридцать или тридцать пять назад.

Задолго до Дениз, задолго до кражи в музее.

– А Дениз Кэкстон? Она тоже была клиентом мистера Варелли?

– Сначала она много раз приходила с мужем. Потом одна. Потом с разными людьми – может, с дилерами, может, с покупателями. Я никогда не встречала их в мастерской. Но Марко иногда рассказывал о них.

– Он относился к миссис Кэкстон так же, как вы?

Миссис Варелли откинула голову и рассмеялась:

– Естественно, нет. Она была молода и красива, знала, как порадовать пожилого джентльмена. Говорила с Марко по-итальянски. Льстила ему, и дразнила его, и приносила на экспертизу прекрасные картины. Всегда искала бриллиант даже там, где его не было. Я считаю, что она просто заставляла Марко терять время.

– А вы знаете людей, которых она приводила недавно?

– Нет, нет. Если вам нужно это, я дам имена работников мужа. Может, он их знакомил или они их видели. Дайте вашу визитку, я позвоню вам на следующей неделе, скажу их телефоны.

– Вы не любили Дениз только по этой причине?

– Мне не нужна была особая причина. Она приносила проблемы. Даже Марко так думал.

– Что именно он говорил вам по этому поводу, миссис Варелли?

– Я уже сказала, мисс Купер. Марко не был разговорчив. Но в эти последние месяцы после визитов миссис Кэкстон он не улыбался, как обычно, приходя домой. Она заставляла его работать над чем-то, что ему не нравилось, поселяло в его душе agita.[25]И он говорил мне: «В моем возрасте такие волнения ни к чему».

– А не говорил он чего-нибудь более конкретного?

– Мне – нет. Я была рада, что он не хочет больше с ней работать. Ему не нравились люди, с которыми она связалась.

– А мистер Варелли никогда не упоминал Рембрандта?

– Как можно посвятить жизнь искусству и не упоминать Рембрандта?

Я порадовалась, что она не назвала мой вопрос верхом глупости.

– Я имела в виду – недавно и в связи с Дениз Кэкстон?

– То есть вы не знаете, что Марко является… – Она запнулась, глубоко вздохнула и поправилась: – Марко являлся ведущим мировым специалистом по Рембрандту? Возможно, вы слишком молоды и не слышали эту историю. Самый известный групповой портрет Рембрандта называется «Ночной дозор». Видели его?

– Да, в Амстердаме. В Государственном музее.

– Тогда вам наверняка известно, что раньше, более трехсот лет назад, у картины было другое название.