«Приди ко мне, мой суженый, судьбою ряженный, – мысленно повторяла Унелада. – Приходи волосы чесать, из дома снаряжать!»

Улегшись наконец, Унелада сунула гребень под изголовье и закрыла глаза. Но и так уже она знала: все решено. От рождения Унелада привыкла подчиняться высшей воле – как ее мать, ее бабка и множество других родственниц. Старшая дочь старшей дочери, она была прямой наследницей праматерей племени вятичей, пришедших со священной реки Дунай, и с самого детства знала, что ее жизненный путь проляжет по тропам богов. Она не гордилась этим – здесь не было ее заслуги, но и не боялась – ведь для выполнения божественных задач в нее вложены божественные силы. Ее матери пришлось гораздо тяжелее, но она справилась. И бабке, княгине Велезоре, было нелегко. Унелада знала все эти повести, и они внушали ей уверенность в своих силах. С раннего возраста ее учили слышать богиню в себе и следовать ее велениям – и сейчас она лишь делала то, что хорошо умела и для чего была рождена.

Незаметно Унелада заснула, но и во сне рядом с ней оказался Бранемер – высокий плечистый парень, без бороды и без седины в темно-русых волосах, с грубоватыми чертами лица, с прямоугольным лбом, даже на вид твердым как камень, с жесткими складками у рта. И в молодых годах он не был красив, но уже тогда облик его дышал силой, говорил о нраве твердом и решительном. А стоило ему улыбнуться – как теплели сразу эти серые глаза, как светлело лицо. С каким восторгом он смотрел на нее, Унеладу! Во сне она не помнила, что таким он был лет тридцать назад – она нашла своего суженого, того, кому могла дать счастье. Того, кто ждал ее все эти годы где-то во тьме…

Богиня в ней повзрослела и обрела силы выйти на тропу своей судьбы.

* * *

На другой день Бранемер стал собираться восвояси. Понимая, что гостю скоро придет время объезжать свои земли с зимним гощеньем – да и ему самому тоже, – Красовит его не удерживал. На прощание устроили охоту, чтобы дешняне запаслись мясом на дорогу. На заре, едва забрезжил поздний и тусклый осенний рассвет, мужчины уехали. Ближе к полудню Унелада вышла во двор – одетая в полушубок, с платком на голове и узелком в руке. За ней шла Еленица. Судя по шелковому очелью под красным платком, Унелада нарядилась, словно на велик-день.

– Куда собрались? – удивился Божаня, оставленный воеводой смотреть за домом.

– К матери пойду.

– Соскучилась?

– И соскучилась, да и спрошу, скоро ли придет. Встречу Марены ведь готовить надо – пиво варить, хлебы печь.

– И то верно, меня старуха уж который раз спрашивает, – одобрительно кивнул Божаня и пошел по двору, притоптывая и напевая вполголоса:

– Эй, Вторушка, Гуляйка! – крикнул он холопам. – Ступайте, проводите девок. Надолго ты туда? – спросил он, снова обернувшись к Унеладе. – Или воевода знает?

– Денька три-четыре погощу. Раньше не ждите.

Божане не пришло в голову, что Унелада уходит без позволения отца. А она знала: когда отец вернется и узнает, что она без спроса ушла к матери, он, конечно, посердится, но не станет за ней посылать, чтобы привести назад немедленно. Раньше чем через три-четыре дня ее не хватятся.

Вернувшись, холопы доложили, что благополучно доставили девушку в лесную избушку. Точнее, на тропу возле избушки – дальше, во владения Марены, им идти не хотелось. С ними воротилась и Еленица. Попрощавшись с ними, Унелада одна направилась к избушке, и скоро ее фигура в белой шерстяной шушке исчезла среди березовых стволов. Только золотистая коса мелькнула, будто гибкая ветка в желтой осенней листве.

Унелада действительно явилась к матери и повисла на шее у брата – в Крас-городке еще не знали, что он вернулся. Она и правда обрадовалась Радому, несмотря на то что его присутствие здесь могло помешать ее замыслам. Но оно же и помогло: усевшись на скамью и держась за руки, брат и сестра принялись болтать, жадно расспрашивая и торопливо рассказывая, обмениваясь всяческими новостями. Лютава только смеялась, на них глядя, особенно когда Радом с гордостью выложил привезенные в подарок украшения и шелковые ткани, а Унелада визжала и прыгала от радости, осыпая его поцелуями. Не будь здесь Радома, мать и дочь поговорили бы спокойно, и проницательная волхва уж наверное заметила бы, что на уме у ее красавицы. Но Радом, всегдашний любимец, отвлекал внимание матери на себя, и даже в расспросах дочери, зачем приезжал дешнянский князь, Лютава не усмотрела ничего, кроме простого любопытства.

– Домой пойду! – наутро объявила Унелада. – Отец ведь не знает, что Радом воротился – то-то обрадуется!

– Да погости еще денек – вместе и пойдем, – предложил брат.

– Э нет! – Унелада уперла руки в бока. – Мне ведь дружину встречать – пиво варить, хлебы печь! Ты уж, братец любезный, обожди тут еще денька три, а потом уж и являйся.

– Ох, хозяйка! – Радом засмеялся и шутливо потянул сестру за косу.

Ему все еще казалось, что перед ним пятилетняя девочка, играющая «в княгиню».

Поклонившись еще раз матери и поцеловав брата, Унелада вышла из избы и двинулась по тропинке. У края поляны обернулась: мать и брат стояли у порога, глядя ей вслед, Радом склонил голову на плечо Лютаве, хоть и был выше ростом, и напоминал при этом большого добродушного пса, ластящегося к хозяйке. Оба улыбались, махая девушке на прощание. Унелада тоже помахала.

И прошло гораздо больше времени, чем оставшиеся в лесу предполагали, прежде чем они снова увидели крас-городскую Лелю.

* * *

Место, о котором говорила Унелада, Бранемер узнал без труда. Две дороги пересекались посреди старой росчисти, где уже не раз палили вновь выросший лес, так что земля совсем истощилась. Здесь же кончались угодья Крас-городской волости, владений воеводы Красовита, и отмечал их межевой столб-чур, олицетворявший Макошь, богиню судьбы. Ветер теребил желтые листья сорного кустарника на пустыре. Ни в какое другое время не проступает так ясно суть подобного места, как перекрестка миров, того и этого света, как в сумрачный осенний день: ни зима – ни лето, ни тьма – ни свет, ни тепло – ни холод.

Дружине Бранемер велел обождать у опушки, а к росстани, оставив коня, пошел один, с узелком в руке. Ветра летели по скрещенным дорогам, сталкиваясь и борясь, бросая друг в друга горсти желтых листьев, кусты вокруг неистово мотали ветками, отбиваясь от невидимых противников, и лишь Макошин столп стоял неподвижно, как страж и судья. Бранемер шел, чувствуя, как с каждым шагом удаляется от обычного человеческого мира и погружается в пограничное пространство. Пробирала дрожь, и не влажный ветер осени был тому виной. Но иначе нельзя: чтобы узнать неведомое, надо в него войти.

Приблизившись, князь поклонился столпу с обозначенными на верхнем конце чертами лица. Столп был обвязан пучками пряденой шерсти и льна, несколькими вышитыми полотенцами: одни выглядели старыми и потрепанными, другие свежими. У подножия виднелись давно засохшие, потерявшие цвет венки, оставшиеся с купальских свадеб.