— Опушка дает ритм самой вазе, — высказался он.

Я подумала о Томе Мэндерсоне, который дал мне эту капельку стекла. Вне всякого сомнения, многие из этих вещиц изготовлены им, но на всех стояло имя Льюиса Комфорта Тиффани. Это не удивило меня, но я задалась вопросом, какие чувства испытывает Том.

— Где можно раздобыть павлиньи перья? — спросил Джордж. — Мне хочется написать их.

Болевой узел начал развязываться. Весь час, который мы провели, любуясь стеклом Тиффани, я была в полной уверенности, что он ни разу не вспомнил об Эдвине.

— Я хочу взглянуть на мумии, — попросил Джордж.

— Нет. Я отказываюсь. Мы не можем расставаться. Мы не сможем найти друг друга.

— Мумии. Пожалуйста, мамуля.

Он скрестил руки на груди, умоляюще уставился на меня, резко повернул голову влево и просеменил несколько шагов, причем обе его ступни были направлены влево. Элис и я расхохотались. Люди начали бросать на нас косые взгляды. Меня это не смущало. Было прекрасно наблюдать проявления его мальчишеской сущности. Элис и я удостоверились в реакции друг друга, раздираемые искушением побаловать Джорджа, но зная, что это небезопасно.

— Нет, — отрезала она. — Я хочу показать вам мои любимые картины.

Хорошая уловка. Да благословит ее Господь! По пути в галереи европейского искусства Джордж надолго застыл перед китайским свитком эпохи династии Минь с изображением сцены на болоте с белыми цаплями. Кипенно-белые птицы кормились, купались, чистили перья. Одна парила в воздухе, готовясь мягко опуститься посреди тростника. Как заколдованный, Джордж не шевелился, будто тишина была необходима, чтобы услышать, как разговаривают птицы или тихо бормочет художник, добравшийся до него через века с единственной целью преподнести ему изображение гармонии. Осознавая, что совершается нечто возвышенное, мы ждали, пока он не сделал шаг назад. Его глаза блестели, как влажные камни из пруда.

Элис схватила Джорджа за одну руку, я — за другую, и мы потащили его через коридоры с греческими вазами, римской скульптурой, средневековыми гобеленами и алтарями. Проходя мимо итальянского алтаря с деревянной тройкой ангелов, застывшей над ним в полете, Джордж спросил:

— Если бы Бог умер, что бы случилось с ангелами?

Меня озадачило, откуда ему могла прийти в голову подобная мысль, но все-таки ответила:

— Им нечем было бы заняться. Нет вестей, которые надо доставлять.

— Совершенно верно. Они остались бы безработными.

— Им бы наскучило это, — высказала свое мнение Элис. — Они зачахли бы.

— Нет. Они стали бы художниками, — заявил Джордж, чрезвычайно довольный собой.

Какое облегчение! Какая радость! Он опять стал Шутником.

Велосипед! Велосипед! Корону за велосипед! Уже появились первые весенние бутоны, земля преображалась, готовя нас к буйству красок. У меня осталось достаточно от продажи обручального кольца, подаренного мне Фрэнсисом, чтобы выложить огромную сумму в сорок пять долларов за это новомодное хитроумное изобретение, и еще пять долларов двадцать центов за готовый полотняный костюм для езды на велосипеде из приталенного жакета и сшитой из клиньев юбки, чей край отважно поднимался на целых шесть дюймов над моими лодыжками. Никто не может запретить мне это!

Поощряемая криком Бернарда: «Вперед!», я в субботу проехалась, вихляясь, по Ирвинг-плейс, а он рысцой бежал рядом, стараясь придать мне устойчивости, причем переднее колесо велосипеда виляло, подобно стрелке взбесившегося метронома. У меня не хватило духу сделать поворот, сидя на седле, так что я соскочила со своего механического скакуна, повернула его назад и начала движение вновь. Бернард понемногу усложнял обучение, пока я не оказалась в состоянии ездить самостоятельно.

Дадли и Хэнк вышли на улицу поразвлекаться, и я почувствовала себя маленьким оборванцем, который делает пару слабых прыжков на одной ноге не упав и приходит в восхищение от своей собственной проворности, вдвойне большей, потому что присутствуют очевидцы. Вырасту ли я когда-нибудь из детских штанишек?

Внезапно словно ниоткуда возник толстяк. Вместо того чтобы продолжать путь по улице, он застыл в смертельном ужасе, по-идиотски загородив собой весь тротуар и ожидая, что я проеду между ним и почтовым ящиком, хотя расстояние составляло всего ярд. Такой осторожный маневр требовал большей ловкости, нежели та, которой обладала я. Приходилось выбирать между мягкотелым толстяком и твердым металлическим ящиком почтовой службы США. Хотя первый был бы для меня более приемлем, я отважно врезалась в имущество федерального правительства, рухнув на бедро и руку, в то время как заднее колесо крутилось поверх моей ноги.

— Клара! — завопил Бернард, бросившись ко мне вместе с Дадли и Хэнком.

— Христос всемогущий, она упала! — взвыл Дадли.

Бернард убрал с меня велосипед.

— У вас все в порядке?

Дадли помог мне встать и успокоиться. Нога болела в нескольких местах, но справочник моей матери по этикету строго проповедовал: «Не поднимайте юбку, чтобы проверить повреждения после падения!» Моя новая юбка была порвана у самого края.

Пузан, чью жизнь я спасла и которому совершенно не следовало так растаращиваться на тротуаре, пробормотал:

— Дело женщины — домашний очаг.

— А дело джентльмена — уступить место женщине, которой грозит катастрофа! — бойко огрызнулась я.

Если я и потерпела аварию, то это из-за вихляющегося колеса, а не из-за неустойчивой воли. К всеобщему удивлению, когда мои ноги перестала бить дрожь, я вновь забралась на велосипед и проехала всю Ирвинг-плейс, перед тем как отвести своего «рысака» в «стойло».

Тщеславие заставило меня выждать подходящее время на этой неделе, когда мужчины отсутствовали, чтобы попрактиковаться на поворотах. Я надела юбку от велосипедного костюма и обнаружила, что она чудесным образом цела — порыв был почти незаметен. Озадаченная, я запалила фитилек моей масляной лампы и обнаружила, что порыв аккуратно зашит. Подозреваю, что это дело рук Бернарда, — разве Дадли умел шить?

Я поехала к Грэмерси-парку и при неуверенном движении вперед успешно выполнила один поворот вправо и четыре влево вокруг небольшого парка. Я спешилась, повернула велосипед в обратном направлении и вновь забралась на седло, чтобы сделать четыре полуэлегантных поворота вправо. Я трудилась над этим полчаса, пока не набралась храбрости сделать попытку крутых полных поворотов на Ирвинг-плейс.

Лилиан Палмье, одна из близняшек-пруссачек, тоже обладала велосипедом, «безопасной моделью», как и у меня, с двумя колесами такого же размера и цепью, приводящей его в движение. Хотя она жила в Бруклине, но предложила привезти свой велосипед на поезде в воскресенье — поистине геройский поступок. Мы медленно проехали по Пятой авеню с дюжину кварталов к Вашингтон-сквер, прокатили под аркой Вашингтона и вернулись обратно. Я смогла без труда следовать за ней, но наезжала на нее, если пыталась ехать слишком близко.