– Мне эта дорога, – свела брови Инесса Павловна.

– Да, она нам как родная, как член семьи, – поддакнул Веня, потуже стягивая узел халата.

– Вас даже не смутит, что я ее осквернила своим присутствием?

– Ничего страшного, я сделаю чистку салона, – с готовностью ответила бывшая свекровь.

– Нет, я все же не хочу с ней расставаться. Так что спасибо за предложение, но каждый остается при своем.

Выбравшись из квартиры Лапушкиных, Олеся и Кочкин минут пять стояли на улице. У обоих было такое чувство, будто им очень долго не хватало кислорода.

– И что им эта машина далась, не понимаю, – пожала плечами Леська.

– Устал я от них, – выдохнул Максим Григорьевич.

– Теперь вы понимаете, как тяжело мне было с ними жить?

– А что там за история со стриптизерами? – вместо ответа поинтересовался Кочкин.

– Да так, – отмахнулась Леська, – ерунда.

– А все же?

– Смотались Лапушкины на дачу, а мы с Никой вечеринку закатили на двоих, выпили немного, совсем чуть-чуть, и как-то так само собой получилось, что в комнате появились три стриптизера…

– Само получилось? – улыбаясь, перебил Максим Григорьевич.

– Ну да, не мы же с Никой их вызвали, что мы, ненормальные, что ли? Я сначала вообще думала, что это белая горячка началась… Ой… Ну ничего мы такого не делали, они танцевали, немножко раздевались, а мы, опять же немножко, пили текилу и немножко засовывали пятидесятирублевые купюры за их трусики… Фу! Какая это пошлость, скажу я вам, никогда не вызывайте стриптизеров! Они вас плохому научат.

– Не буду, – торжественно пообещал Максим Григорьевич, уже не сдерживая улыбки.

– А потом приехали Лапушкины, на самом интересном месте. Ну, и как после этого к ним относиться? Форменное же свинство! Погода, видите ли, испортилась, и они решили вернуться домой чуть ли не ночью, только бы не попасть в воскресную пробку. Конечно, Инесса Павловна потом три дня заикалась – один из стриптизеров предложил ей вытащить деньги из трусов, она, бедолага, и разнервничалась. Веня тоже осерчал, четыре часа провел у холодильника, все ел и ел. Я даже слышала, как он с жареной курицей разговаривал. Сначала своим голосом у нее спрашивает: «Да когда же моя жена на тот свет отправится?» – а потом писклявым голосом за курицу отвечает: «Подохнет скоро, не беспокойся!»

Леська тяжело вздохнула, показывая, как ей неприятно, что ее персону обсуждали с жареной курицей.

Тишину в салоне «восьмерки» нарушал только звук громыхающей тумбочки. И Олеся, и Кочкин чувствовали себя уставшими и опустошенными: все же столько волнений и эмоций за один день! Максим Григорьевич мысленно перебирал тех, с кем сегодня познакомился. Подозревал он по-прежнему всех, никого из списка возможных убийц вычеркивать не хотелось, да и не торопился он никогда с этим. Мотив, нужен мотив… Ненависть, неприязнь – это, конечно, движущая сила, но тут этого недостаточно. Леся давно не мелькала в жизни Лапушкиных и Митрохиных, по идее, они должны были уже забыть о ней. Если, конечно, возможно забыть Олесю Лисичкину.

Если вы хотите произвести впечатление на следователя – займитесь расследованием самостоятельно.

P.S. Не переусердствуйте и не умрите раньше времени.

Леська сощурила глаза, согнулась пополам, выставила вперед правую ногу и стала ею дергать. Громко захрюкала и сделала резкий шаг вперед. Голова задрожала, язык вывалился, а руки скрючились, и, казалось, уже никогда не приобретут нормального прежнего положения.

– Дрянная девчонка эта Олеся, – прошамкала она, пуская слюну. – Бегите от нее прочь, прочь!

– Ты что?! – прошептала Ника. – Я же тебя только попросила рассказать, как отреагировали бывшие свекрови на твое появление.

– Так и отреагировали, – просипела Леська, продолжая: – Наглая она и ненормальная. Все живое гибнет рядом с ней!

– Да разогнись ты, а то мне уже страшно.

– Не могу, так мой рассказ выглядит правдоподобнее. Ты сможешь живо себе представить, что мне пришлось пережить. Я сейчас – это две мои свекрови, вместе взятые.

– Да вроде бы они не такие старые… – с сомнением произнесла Ника, глядя на прихрамывающую подругу, так трясущую головой, что любой вентилятор мог ей только позавидовать.

– Ты все испортила, – расстроенно сказала Леська, выпрямляясь. – Я же тебе говорю: изображаю их двоих одновременно. Сложи их возраст и характеры и получишь припорошенную пылью Бабу-ягу, которая уже давно мечтает сожрать какую-нибудь Аленушку.

– Если честно, то на Аленушку ты не тянешь, – улыбнулась Ника. – Значит, не очень-то они тебе обрадовались?

– Фурии, они и есть фурии, – вздохнула Леська и кратко, но очень живо рассказала о встрече с семейством Митрохиных и с семейством Лапушкиных. – Максим Григорьевич держался молодцом, – добавила она в конце, – не повелся на провокации этих ехидн, и, уверена, до нашей с ним свадьбы остались считаные дни.

Олеся вспомнила мать Кочкина и поморщилась – почему же к мужчинам всегда прилагаются свекрови, и почему они такие… такие… такие удивительно-прекрасные!

– И кого же Максим Григорьевич подозревает? – спросила Ника, заглядывая в холодильник. Опять у подруги ничего съестного нет, только банка консервированной кукурузы, три яйца и бутылочка с кетчупом.

– Всех, и я с ним солидарна. Хорошо бы упечь в тюрьму оба семейства, хотя Николая можно оставить на свободе, мы хоть и ругались раньше, но с головой у него все в порядке. Кстати, я с Кочкиным помирилась, очень романтично получилось – мы застряли в лифте, смерть дышала нам в лицо, кровь застывала в венах, ну и так далее. Мы извинились друг перед другом, пришел мастер, и мы не умерли. Просто чудесно! Я вот теперь думаю – как бы Максима Григорьевича влюбить в себя посильнее?

– Даже не знаю, что тебе посоветовать, – разочарованно закрывая холодильник, сказала Ника, – мне кажется, он тобой уже так очарован, что сильнее и не бывает. Одевайся, пойдем в магазин, до чего же ты безалаберное создание!

– Вовсе нет, просто не хочу тратить деньги впустую. Если меня скоро убьют, то продукты протухнут, – оправдалась Леська, спеша к шкафу.

Весеннее солнце согревало и вносило бодрую струю в немного сонное утреннее настроение. Скинув куртки и перевесив их через сумки, девушки направлялись в сторону супермаркета. Олеся радостно вдыхала аромат свежести и любовалась зелеными листиками на деревьях и кустах. Мечтала о свидании с Кочкиным и прикидывала, что бы сделать такого хорошего, чтобы он разглядел в ней человека с необыкновенной душой и к тому же очень умного. В голову пока ничего не приходило. Вернее, не приходило ничего адекватного, идеи же сногсшибательного характера роились кучами. Так, например, она представляла, как инсценирует еще одно покушение. Она оденется в красное вечернее платье с глубоким декольте и с очень высоким разрезом на юбке, немного себя придушит – так, чтобы шею украсила еще одна фиолетовая полоска, и, рыдая и причитая, ворвется в прокуратуру, влетит в кабинет Кочкина и рухнет с воплями: «Спасите, помогите!» – прямо к нему на стол. Он конечно же испугается за нее и конечно же захочет сделать Леське искусственное дыхание. Уместность данного мероприятия не сильно ее волновала. А потом можно и массаж сердца попросить сделать… Леська улыбнулась и переключилась на следующую, не менее гениальную идею. Она опять же надевает красное платье с глубоким декольте и совершенно случайно попадает под колеса «восьмерки» Максима Григорьевича. Он в шоке. Она дышит редко, пульс становится все тише и тише. Он везет ее в больницу, шепча слова любви и извинений. Потом он останавливает машину и опять же делает ей искусственное дыхание, а затем – массаж сердца. За десять минут размышлений Леська успела мысленно утонуть, упасть с дерева, оказаться среди бушевавшего пламени, спастись от рук грабителей и распухнуть от укуса пчелы, и каждый раз окончание истории было одним и тем же – Кочкин делал ей искусственное дыхание и массаж сердца. Все это было прекрасно, но, увы, не подходило: Леськиных душевных качеств для следователя сие не открывало, да и умом похвастаться возможности не представляло.