Генри напрягся.

– Что, уже утро? – спросил из кабины Санборн. Он произнес это очень медленно.

– Открой глаза и посмотри, – сказал Генри.

– Я в такую рань глаз не открываю.

– А что ты делаешь, когда мать говорит тебе, что пора вставать и идти в школу?

– Моя мать никогда в жизни не говорила мне, что пора вставать и идти в школу, – ответил Санборн.

Генри решил, что Санборн как-нибудь сам о себе позаботится. Он спрыгнул из кузова на землю и обошел пикап, продолжая наблюдать за Чэем, все еще медленно дрейфующим среди надгробий. Время от времени его фигуру совсем затягивало туманом – тогда казалось, что он внезапно канул в землю, чтобы присоединиться к местному обществу. Но потом налетал ветерок, Чэй возникал снова и, по-прежнему обнимая себя руками, плыл дальше до следующего исчезновения.

Чернуха держалась рядом.

Генри оперся о передок пикапа и тут же почувствовал глубокую вмятину в капоте и радиаторной решетке. Она тянулась до самого бампера. Генри выпрямился и посмотрел на нее широко раскрытыми глазами; его вдруг замутило. Он положил руку на продавленный капот и медленно провел ею вниз до широкой ложбины на бампере. Потом, едва веря, что это и вправду с ним происходит, повернулся и заполнил всю вмятину своим собственным телом, тесно прижав его к металлу.

Они построили дом далеко от Беды. Но Чэй Чуан все равно их нашел.

Он снова взглянул на Чэя поверх каменной стены. Рядом с ним шла Чернуха. Его собака! В этот миг он ненавидел его так, что Франклин остался бы доволен.

Потом он услышал, как Санборн вылез из кабины и направился к соснам. Чернуха подняла голову, увидела Генри и радостно гавкнула. Ее хвост заработал, меся струистый туман.

Генри оторвался от пикапа и перелез через каменную ограду. Медленно зашагал в тумане мимо могил, мимо мертвецов разных поколений, спящих глубоко под мшистыми холмиками. Все надгробия были высокими, тонкими и белыми – из-за дымки все выглядело белым. Краем глаза он замечал имена: Хоулком, Барнард, Киттредж, Сойер, Холлис, Гриффит, Херд. Сколько раз люди приходили сюда и навсегда опускали в черные дыры в земле членов своих семей – тех, кого любили? Для него оказалось достаточно и одного раза.

Генри поднял взгляд и увидел Чэя. Недалеко.

Он двинулся к нему.

Когда до Чэя осталось несколько ярдов, он перешел на бег.

Чернуха гавкнула – с недоумением.

И тогда Чэй обернулся. Как раз вовремя.

Он даже не поднял рук.

Генри с размаху ударил его кулаком в лицо.

Чэй кубарем полетел наземь, потом привстал и привалился спиной к ближайшему надгробию. Чернуха отчаянно лаяла. Тяжело дыша, Генри подошел к Чэю.

– Вставай, – сказал он.

Чэй пощупал себя за подбородок и поморщился, проверяя, закрывается ли его рот как положено.

– Долго же ты терпел, – сказал он.

Генри перепрыгнул через Чернуху и навалился на Чэя, прижав его к надгробию. Чэй прикрывался кое-как, а Генри молотил его изо всех сил, время от времени попадая – и каждый раз, когда попадал, чувствовал глубокое удовлетворение, но это почему-то приводило его в еще большую ярость, и он молотил еще сильнее. Он слышал, как тяжело дышит Чэй, и старался буквально вышибить из него дух.

Он не знал, сколько раз ударил Чэя, прежде чем его руки ослабели и налились тяжестью. Поднимать их становилось все тяжелее и тяжелее, и когда Чэй оттолкнул его, возобновить натиск казалось уже немыслимым – но он превозмог себя. И бил Чэя до тех пор, пока ему на плечи не легли руки Санборна, но даже тогда он еще успел размахнуться и ударить так, что у Чэя порвалась кожа на скуле, – и только потом Санборн оттащил его и бросил на мокрую землю у соседнего надгробия.

Чернуха перестала лаять.

Некоторое время никто не двигался. Генри лежал под белесым одеялом, в жарком поту, который мгновенно стал липким, смешавшись с влагой тумана. Чэй тоже лежал, прикрыв рукой окровавленное лицо, следя за Генри темными, неопределенными глазами. Санборн занял позицию между ними, чтобы пресечь любой новый контакт. Чернуха переводила взгляд с одного на другого, готовая залаять, если это поможет. Готовая на все, лишь бы это помогло.

И за всеми ними наблюдали с надгробий белые черепа с крылышками, словно парящие в тумане, который начал потихоньку рассеиваться под лучами утреннего солнца.

– Ладно, – сказал Санборн. – Оно, может, и полезно – разок отвести душу.

Никто ему не ответил. Генри с Чэем лежали каждый у своего надгробия, не сводя глаз друг с друга.

Чэй встал первым – поморщившись, когда поднимался на ноги. Он прошел мимо них, по пути резко бросив Чернухе какую-то отрывистую камбоджийскую команду. Она быстро легла рядом с Генри, а Чэй двинулся вдоль каменной стены туда, где в ней была калитка. Выйдя с кладбища, он подошел к пикапу, залез в кабину и включил мотор. И стал ждать.

Генри долго не отрывал от него взгляда. Он протянул Чернухе руку, и она принялась ее лизать. Наверное, слизывая при этом кровь Чэя.

– Ты все утро собираешься проваляться на чужой могиле?

– Заткнись, Санборн.

– Не советую тебе нарываться, Генри. Ты так выдохся, что у тебя просто не будет шансов. Да их и без того не было бы.

– Посмотри вон туда, – сказал Генри, медленно вставая на одно колено. – С ним я, во всяком случае, справился. Он весь в крови.

– Ты великий американский герой, Генри. Ты можешь побить парня, который не сопротивляется.

– Что значит «не сопротивляется»? Ты же видел.

– Вот именно. Он позволял тебе себя бить. Ни разу не ударил в ответ – хотя при твоем умении драться возможностей у него было сколько угодно.

– Тебе нужны очки, Санборн.

– У меня отличное зрение, придурок. Лучше себе купи. – Санборн помог Генри подняться.

– Что он не сопротивлялся, это его дело. Франклину давно пора было надавать как следует. Он это заслужил.

Санборн кинул на Генри быстрый взгляд.

Генри свистнул Чернухе, и она тут же вскочила и запрыгала вокруг них.

– И что теперь будем делать? – спросил он.

– Ну, поскольку наши рюкзаки в пикапе, и поскольку больше нам ехать не на чем, и поскольку он нас ждет, и поскольку никто больше не посадит в машину двух обормотов с со…

– Знаю, знаю, – оборвал его Генри.

Они пошли по кладбищу к стене. Камни были темными от росы, но кое-где их уже коснулось солнце, и вкрапления слюды в граните блестели под его лучами. Генри подумал, что сейчас вряд ли смог бы перелезть через эту стену. Даже воздух, которым он дышал, казался ему до странности тяжелым; приходилось с усилием заталкивать его себе в легкие. А в общем, он не чувствовал почти ничего.