— Ну-ка, давай посмотрим, что ты мне здесь нарисовала. — Владимир опускается на корточки, когда я ставлю дочь на пол. — Какая собака красивая.

— Ты мне купишь такую же? Купишь, да?

— Мы уже говорили. За собакой некому ухаживать, вот пойдешь в школу — обсудим еще раз.

Машка тоскливо вздыхает, и я ее очень понимаю. Я вместе с ней просила собаку еще когда мы жили вместе, и уж у меня-то времени на уход было в достатке. Просто Вова не любит животных в доме, и с этим всем приходилось мириться. Только зря он надеется, что Машка до школы забудет о собаке — я мечтаю о ней двадцать лет.

— Я думала, нас встретит няня, — говорю, пока Маша возится с ботинками.

— Она заболела и не вышла.

— Значит… — у меня екает сердце. — Все отменяется? Ты сегодня с Машей?

— Уложи ее и спустись в гостиную, — говорит Никольский. — Я не хочу отказываться от удовольствия из-за чужих больничных.

Странно, но я одновременно испытываю и радость и досаду. Радость от того, что проведу с Машкой лишний час, снова уложу ее спать, как и раньше, пока я была нормальной мамой, а не… пятничной. А досаду от того, что близость Владимира даже не откладывается. И здесь, в доме, где мы так долго вместе прожили, все будет сложнее. Хотя неделю назад я и до глубины души оскорбилась сауной. Сейчас, пожалуй, я бы даже обрадовалась ей.

- Раз уж ты рискнул и впустил меня в дом, хотелось бы принять душ. Я так-то с работы.

— Ванная в моей комнате к твоим услугам. Вторая дверь налево, сразу после лестницы.

Отвернувшись, я улыбаюсь. Володя переехал в другую комнату, не захотел оставаться в той, где мы жили. Сбежал, спрятался от воспоминаний. Сначала вычеркнул из своего мира не только меня, но и все напоминания обо мне, а потом… ярким маркером снова вписал мое имя.

И все же какие волшебные минуты, когда я могу заботиться о Маше. Искупать ее, расплести косичку, причесать мягкие темные волосы, переодеть дочь в забавную пижаму с совятами и принести ей стакан теплого молока с печеньем. Читать ей сказку на ночь и мысленно уговаривать мироздание продлить чуть-чуть мгновения, дать мне еще минуту… еще страничку, еще одну маленькую главу.

— Мамочка, а ты будешь жить с нами? — спрашивает Маша.

У нее уже закрываются глазки, слишком много впечатлений для одного дня маленькой пятилетней девочки.

— Нет, солнышко, я пришла в гости. Мне скоро на работу, но в следующую пятницу мы с тобой снова куда-нибудь сходим.

— Лисовать?

— Может и рисовать, малыш. Посмотрим. А теперь засыпай.

— Включишь звездочки?

— Конечно.

Я и сама готова лечь рядом с дочерью и смотреть в потолок, засыпать под проекцией Млечного Пути. Но вот Маша отрубается, едва я гашу свет, и причин оставаться в комнате дочки больше нет. Как же не хочется расставаться с ней на целую неделю!

Но, может, я успею поцеловать ее утром, перед уходом. Это будет уже чуть больше, чем было на прошлой неделе. Надежда, что я отвоюю хотя бы треть Машкиной жизни, все крепнет.

Так странно ходить по дому, который долгое время был родным, и понимать, что отныне у тебя прав не больше, чем у гостя. Я долго рассматриваю спальню Володи, но кроме фотографии Маши на тумбочке ничто не свидетельствует о том, что в спальне кто-то живет. Хотя, с другой стороны, что я ожидала? Фото Иванченко? Мою фотографию, прилепленную на мишень для метания дротиков с дыркой на глазу?



Плевать. Я больше не могу обо всем этом думать. Поэтому возвращаюсь в коридор, достаю из шкафа экономки чистое полотенце и иду в душ. Горячие струи воды смывают накопленную за день усталость и запахи ресторана. А вот краски отмываются с трудом, скорее скорябываются, и от ногтей на коже остаются красные полосы.

Приходится вымыться шампунем Никольского, и на миг кажется, что он рядом. Вот он, его запах, окутывает меня, впитывается в кожу. Если закрыть глаза, может почудиться горячее дыхание возле уха.

Я вздрагиваю, открываю глаза… но в ванной никого нет.

А когда выхожу в спальню, дверь открывается, впуская Владимира.

— Ну вот, — сокрушается он. — Не успел. Хотел к тебе присоединиться в душе… ну да ладно.

Володя в мгновение ока оказывается рядом со мной, притягивая к себе, не обращая внимание на влажное полотенце. Которое, впрочем, тут же падает к ногам. Оказавшись совершенно обнаженной, я задыхаюсь, не то от совершенно лишнего смущения, не то от жара, что исходит от бывшего мужа.

— Скучала по мне, Вишня? — хрипло тянет он.

И рассматривает меня… словно ищет изменения или выбирает кусочек повкуснее.

— Как прошло твое свидание?

Проводит пальцем по щеке — и я уплываю, сознание превращается в сладкую вату. Легкую, воздушную. Хочется закрыть глаза и отдаться во власть этой нежности. Пусть притворной, пусть прелюдии к основной игре, пусть наутро будет плохо и тоскливо, зато сейчас… закрыть глаза и представить, что я любима.

— Ну же, Вишенка, я задал вопрос. Как твоя встреча с тем врачом? Расскажи мне…

— Какая разница? — я хмурюсь.

А меж тем руки Никольского повторяют контуры позвоночника, отчего в коленях появляется странная слабость.

— Мне очень интересно. Он тебя поцеловал? Вишенка… я спрашиваю, вы целовались?

— Нет! — выдыхаю я.

— Хорошо, — мурчит, словно сытый кот. — Потому что ты моя… потом… однажды, когда я тебя отпущу…

— Можешь сроки обозначить? — поднимаю голову. — Я в календарике отмечу.

Потом мы целуемся.

Это так странно и почти привычно, хотя все еще безумно. Каждая клеточка моего тела горит, а ведь это всего лишь поцелуй и неторопливые поглаживания спины. Но чувствительность повышается в разы, а еще сейчас меня не отвлекает боль, и черт… лучше бы отвлекала, потому что я себе уже не принадлежу, я как глина в умелых горячих руках, подаюсь на любое движение, не могу и не хочу сопротивляться, а еще…

А еще в тот момент, когда я запускаю руки в темные жесткие волосы бывшего мужа, притягивая его ближе, заставляя углубить поцелуй, снизу доносится какой-то грохот.

— Это кто? — шепотом спрашиваю я, отстранившись.

— Маша?

— Она спит.

— Тогда хрен знает. — Никольский удивлен. — Сейчас выясню.

— Нет! — Я хватаю его за руку в идиотском приступе отчаянного страха. — Не надо!

— Не дури, охрана на посту, надо выяснить, какого хера они ворон ловят.

Он идет к двери, и я порываюсь было следом, но тут же понимаю, что совсем голая — и бросаюсь к постели, где оставила одежду. Натягиваю джинсы, футболку и прямо босиком несусь вниз, а сердце стучит от страха. И зачем я туда спускаюсь? Меня ведет какой-то совершенно иррациональный страх. Его нельзя сформулировать и описать, его можно только прочувствовать.