Я шел по широкому тротуару вдоль реки Гудзон в направлении Торгового центра. Бегуны в кроссовках время от времени перегоняли меня или бежали мне навстречу, запыхавшиеся и порозовевшие. Слева от меня потоком неслись автомобили, направляясь к Голландскому тоннелю. Они текли нескончаемым потоком лакированной жести, точно шумное, мчащееся отражение реки, текущей справа от меня, спокойной, серовато-синей и очень широкой в этом месте. По другую сторону реки я мог видеть рекламные часы фирмы «Колгейт», громадный белый циферблат, который, казалось, плыл по воде, чуть на расстоянии, примерно так же, как циферблат на ручных часах. Время было около четырех часов, стало быть, в Копенгагене сейчас десять вечера, а в Португалии — девять. Я не знал, что Астрид в это самое время прибыла в Порту, что она, возможно, сидит у себя в номере отеля «Infante de Segres». Или прогуливается под стальным мостом вдоль темной реки у Каиш-да-Рибейра, а я тем временем продолжал идти по Чамберз-стрит. Потом я свернул на Западную дорогу в направлении Сохо. Судя по выписке из банка, Астрид расплатилась в отеле посредством кредитной карточки день спустя, а затем продолжила свой путь на юг. Выбрать самый дорогой отель в городе — это было так на нее непохоже. Но ведь мы жили вместе в этом отеле семь лет назад. Быть может, она поселилась здесь именно поэтому, а возможно, и потому, что ехала без остановок от Сантьяго-де-Компостела до Порту и ей требовался основательный отдых. Выписки из банка помогают мне не только восстанавливать ее передвижения, но и использовать эти сведения для того, чтобы вспомнить, чем я сам занимался в это время, причем мне постоянно приходится прибавлять пять часов или отнимать их. Мы перемещаемся, как бы опережая друг друга, каждый в своем временном поясе, на другом континенте, и оба находимся так далеко от города, где вместе жили. Позднее этим же днем я сидел в кино на углу Уэст-стрит и Мерсер-стрит, по какой-то причине у меня до сих пор сохранился входной билет. Я не следил за происходящим на экране, но мне было приятно сидеть в темноте зала и следить за мельканием лиц и мест. Пока я сидел в кинозале, она, возможно, сидела на своей пятизвездочной кровати и смотрела через открытое окно на кроны деревьев на Филипа-ди-Ленкастри. Не могу вспомнить, какие деревья там растут — платановые или фиговые. Я представляю себе, что Астрид приняла ванну перед тем, как выйти поужинать. Вот она появилась из ванной комнаты в гостиничном купальном халате, а на ее мокрых волосах накручено полотенце наподобие тюрбана. Она распахнула окно, зажгла сигарету и села на край кровати перед окном, выходящим на площадь, неподвижная и истомленная. Она прислушивается к невидимым автомобилям и голосам невидимых людей там, на площади, а взгляд ее тонет в темноте, среди темно-зеленых увядающих листьев в кронах деревьев за окном, слабо освещенных снизу уличными фонарями. Так сидит она некоторое время, допустим, опершись на вытянутые руки, чуть откинутые назад, положив ладони на покрывало постели, а между губами у нее зажат уголок тлеющей и тающей сигареты. Возможно, это так и есть. Просто именно так я себе это представляю. А может, Астрид догадывается, что я буду пытаться воспроизвести в своем воображении ее в тех местах, которые мы посещали вместе. Быть может, не только из-за удобства, а намеренно использует она кредитную карточку на всем протяжении пути в Лиссабон, а не расплачивается наличными. Может быть, она не только хочет показать мне, что едет тем же самым путем, каким мы ехали семь лет назад. Быть может, ей хочется, чтобы я снова представил себе те места и увидел в своем воображении ее одну там, где мы бывали вместе. Словно во время этой поездки произошло нечто особенное, нечто значительное. Как будто бы мы с ней на этой дороге, сами того не замечая, миновали какой-то решающий поворот.

По пути к Сантьяго-де-Компостела непрерывно лил дождь. У меня сохранилась фотография с той поры. Астрид на площади перед собором. Она стоит, подставив лицо струям дождя. Ажурная готика гранитного фасада как будто растворяется в завесе дождя. Так видится взгляду при освещении. Мне казалось, что вырезанные на фасаде фигуры и лицо Астрид как бы движутся навстречу друг другу сквозь струи дождя. В номере отеля я положил ее мокрые туфли на батарею и держал ее захолодевшие ступни в руках, пытаясь их согреть, пока она не заснула. День спустя мы переправились через Миньо на небольшом пароме, скорее похожем на баржу, и продолжали путь дальше через пустынные горы, двигаясь на юг. Мы могли ехать с ней долгие часы, не обменявшись ни словом. Иногда она указывала мне на что-то через боковое стекло, заметив высоко в небе орла или домик в отдалении из светло-синего известняка. Иногда кто-нибудь из нас включал радио и крутил настройку, блуждая по каналам, но здесь, в горной местности, сигнал проходил плохо и обычно вместо музыки слышался режущий ухо грохот. Движения здесь, по горным дорогам, почти не было. Мы забрались уже довольно далеко в глушь. Дома мы обычно не проводили наедине так много часов подряд. Утром расставались, а по вечерам встречались снова, и все время дети почти всегда бывали с нами. Это было непривычное ощущение — сидеть неподвижно бок о бок часами, а горные склоны то открывались, то смыкались перед нами сообразно изгибам дороги. Дома мы всегда были чем-нибудь заняты, чем-то будничным либо забавным. А здесь в машине мы сидели праздно и лишь ехали все дальше и дальше по дороге, направляясь в следующий по маршруту город. Пока мы ехали через Траз-уш-Монтиш, я снова подумал о том, как быстро пролетели годы с той зимы, когда она переехала в мою квартиру и нарушила мое одиночество. Годы неслись, словно поезд в ночи, который мчится так быстро, что освещенные окна сливаются на ходу в одну слепящую, непрерывную линию. Я думал о том, как много времени потратили мы на выполнение одних и тех же дел ежедневно, а месяцы между тем сменяли друг друга, и дети росли, и мы обсуждали все происходящее. По вечерам, когда дела были переделаны и в квартире наступала тишина, мы ложились в постель рядом друг с другом, и иной раз мне казалось, что мы снова встретились после разлуки, хотя на самом деле мы все время были вместе. Иногда создавалось впечатление, что мы встречаемся чуть неуверенно, как бы выжидательно, как обычно бывает, когда люди видят друг друга вновь спустя некоторое время и им нужно заново нащупать связующую нить. Была ли она счастлива? Так же, как и я, она наверняка была слишком занята, для того чтобы вообще задаваться вопросами, поскольку была увлечена и радостно озабочена множеством дел помимо собственной персоны. Так же, как и я, она была увлечена своей работой, так же, как и я, отдавалась карусели семейной жизни, и наше существование превращалось в кружение бликов и красок, сменяющих друг друга.

Расстояние между селениями в Траз-уш-Монтиш становилось все длиннее, и паузы тоже становились длиннее. Наконец, она поворачивалась ко мне и улыбалась своими узкими глазами, как бы говоря, что все в порядке.

Вспоминаю, как однажды мы остановились на обочине дороги, потому что ей понадобилось сбегать в кусты. Шоссе здесь делало изгиб между округлыми, покрытыми зеленью склонами. Я остался сидеть в автомобиле, а она пошла между покрытыми мхом каменистыми выступами, пожухлой травой и топорщащимися, местами все еще зелеными кустиками. Она исчезла из виду, присев на корточки, словно ее поглотил этот голый каменистый ландшафт со скудной растительностью — серой, серовато-зеленой, иногда бурой и ржаво-красной под бледным небом. Тишину нарушал лишь скрип сиденья подо мной, шелест травинок под ветром и отдаленный шуршащий звук, доносившийся с того места, где она исчезла. Быть может, ничего страшного не было в том, что я не знал, о чем с ней говорить. Слова никогда не были тем, что нас связывало. Они могли быть лишь отголосками нашей истории, когда мы болтали о всякой всячине в течение всех этих наших совместных лет. Не было особой необходимости тратить так много слов, мы явно понимали друг друга и без них. Взгляда, жестов, вздоха или улыбки бывало вполне достаточно. История как бы рассказывалась сама собой. Но в какой-то момент я, вероятно, упустил ее из виду, хотя Астрид постоянно была при мне. А может быть, именно потому, что она всегда была здесь, всегда так близко. Когда она целовала меня и ее лицо, находившееся так близко, расплывалось вширь у меня перед глазами, так что я не мог видеть его целиком, а лишь мягкую кожу и огромные глаза. Я давно не видел ее. Я думал об этом и в тот миг, когда она спустя полминуты возникла из ландшафта, словно из ничего, и пошла к автомобилю по сухой траве. Она щурилась от солнца, глядя вниз на затененную долину, скрытую завесой тонкой, призрачной дымки. Ее тень распласталась под нею на освещенных солнцем травинках, пока она шла, как будто тень жила своей жизнью рядом с нею. Эта наша поездка была паузой в истории. Она не была продолжением, и мы двигались в этой паузе среди голых, однообразных гор, и история не говорила нам, куда нас приведет этот путь. Так думал я, пока она шла к автомобилю. Потом Астрид остановилась и огляделась назад в последний раз, словно на секунду продлевая свое одиночество в этом неподвижном ландшафте. Именно поэтому я не знал, что ей сказать.