На полпути к своему домику «М-2» (мальчики, второй отряд) Тём встретил Нитку.

Она тащила на руках Кея.

Тём узнал их издалека, хотя стояли густые сумерки.

Вообще-то летние ночи были светлые, хоть читай без лампочки, но сейчас в небе сошлись душные тучи, вдали погромыхивало, и сумрак сделался такой, что не разглядишь макушки высоких сосен (они росли по всему лагерю). Однако голова Кея светилась в темноте и Ниткины глаза, кажется, тоже. Будто синие огоньки.

— Ого, — сказал Тём, когда они с Ниткой сошлись на песчаной дорожке. — Это сокровище опять было в бегах? Где ты его нашла?

— В кладовке за игровой комнатой. Мечтал там один среди старых барабанов, а потом носом в коленки и бай-бай где сидел. Не разбудишь из пушки… — Она дышала с усилием.

— Давай его мне, — храбро потребовал Тём. — Умаялась ведь…

— Да ладно, я привыкла.

— Давай говорю.

Ого-го! Хотя и кроха, а вес нешуточный. Как Нитка таскает его каждый день? Тём выгнулся назад. Нести малыша было не только тяжело, но и неудобно. Волосы его отчаянно щекотали Тёму плечо и нос — он даже чихнул на спящего Кея. Ноги у того болтались, твердая сандалия била Тёма по бедру. К тому же приходилось придерживать локтем свои новые, с чересчур слабой резинкой трусы.

— Куда его? В цыплятник? — Так назывался домик для малышни.

— Сперва надо ему лапы сполоснуть. Тут бочка недалеко.

Бочка с дождевой водой стояла рядом с длинной бревенчатой кухней, под водосточным желобом. Нитка стряхнула с брата сандалии, поболтала его ноги в теплой воде, вытерла их платком.

Потом они вдвоем (за ноги и за плечи) подтащили Кея к цыплятнику, там под лампочкой дежурила толстая вожатая Даля (для малышей — Магдалена Львовна).

— Наконец-то! Где вы его отыскали?

— В барабанах, — выдохнул Тём.

— Давайте сюда, я сама его уложу.

Потом, с сопящим Кеем на руках, Даля оглянулась в дверях и сказала для порядка:

— Вы оба тоже брысь немедленно спать.

— Само собой… — Ниткин голос был усталый и честный. — Я так набегалась за ним, что с ног ватюсь. Лишь бы не уснуть по дороге…

Но когда они отошли, Нитка сказала теплым шепотом:

— Я наврала. Совсем не хочется спать.

— И мне… Ох, а сандалии-то остались у бочки! — вспомнил Тём. — Пошли за ними!

— Да ну их, никуда не денутся… Тём…

— Что?

— Давай сбежим куда-нибудь, а?

Он радостно обмер.

— Куда?

— Духотища такая. Искупаться бы…

— В купалке, наверно, вожатые бултыхаются. Сразу нас выловят.

— А давай на Запретку…

— С ума сошла, — искренне сказал Тём. И тут же перепугался: Нитка его запрезирает.

Но она зашептала очень убедительно:

— Тём, я ничуточки не сошла. Там же сейчас точно никого нет. Сторожей там и днем-то не бывает, а сейчас тем более. И купальщиков — тоже. Кто туда сунется в такое время?

Запреткой называлась водозаборная зона. Откуда качали воду для окрестных лагерей. В кирпичной будке стоял могучий насос, он гнал воду по трубам в цистерны и резервуары. Но включали его только днем и всего два раза в неделю. Техник придет и уйдет, а сторожей там и правда не водилось. Охранял Запретку лишь щелястый забор с остатками колючей проволоки наверху и поблекшими фанерными объявлениями, которые все запрещали и грозили штрафами.

За купание без спросу отдыхающим в лагере грозили суровые кары. «Вплоть до…» Но, конечно, самовольщики находились. И на Запретку проникали. Очень уж чистыми были там берег и твердое песчаное дно. Случалось, нарушителей ловили. Но пока еще никого не выгнали, дело кончалось каждый раз шумным нагоняем на лагерной линейке… Впрочем, ни ребята, ни вожатые не попрутся на Запретку сейчас, чуть не в полночь, это же больше километра по кустам и буеракам. К тому же там неподалеку заброшенная мельница, про которую, конечно же, полно историй. Про всякие там блуждающие огоньки и туманные фигуры…

Тём не боялся огоньков и фигур (то есть не очень боялся). Он страшился разоблачения и скандала. Но если бы даже грозило Тёму сожжение на костре, он все равно не сказал бы о своем страхе. Тем более что сильнее страха было уже «замира-тельное» ожидание приключений. И не просто приключений, а с Н и т к о й. По коже разбегались то ли искорки, то ли снежинки.

— Нитка, только ты пойдешь впереди, ладно? Я и днем-то сквозь свои стекла вижу не всё, а сейчас, в зарослях…

— Конечно, Тём! У меня глаза как у кошки!

Пригибаясь, как два разведчика, они побежали к забору,

где была всем известная щель. И скоро оказались за лагерем, в мягких, неколючих сосенках.

— Тём, тут тропинка, давай руку, — и Нитка взяла его пальцы в горячую ладошку. Шагала она быстро, Тём поспевал следом, подхватывая левой рукой то очки, то трусы.

Потом сосенки кончились, начались валуны и шиповник — ладно хоть, не густой. А вверху — ни звездочки. Только низкая глухая тьма. Изредка выступали из нее кудлатые тучи с беспросветными провалами — это очень далеко зажигались медленные зарницы. Нитка при этом вздрагивала и сильнее сжимала пальцы Тёма.

Густо пахло соснами, мхом, шиповником и всякой лесной и луговой травой. И еще был запах — от Ниткиных волос. Как у нагретого солнцем тополиного пуха, когда возьмешь его в пригоршню и уткнешься носом… Волос видно не было, но они отлетали назад и щекотали правое плечо Тёма, когда он очень приближался к Нитке.

— Тём…

— Что?

— Уже скоро.

— Ага…

— Ты не очень исцарапался?

— Нисколечко.

— Тём… кроме тебя, никто из мальчишек, наверно, не пошел бы.

Теплая волна прошла по Тёму. И от смущенья он брякнул сердито:

— Ох уж… что я, самый храбрый, что ли?

— Не в этом дело…

«А в чем?» — чуть не спросил он. Однако не посмел. Нитка решит, что совсем глупый…

— Нитка, а ты бывала на Запретке раньше? — «Вот дубина! Иначе откуда бы она так хорошо знала этот путь?»

— Конечно! И с девчонками, и одна… Я там знаю одно тайное местечко, в котором даже днем человека трудно заметить… Тём, я туда в тихий час бегала. А сейчас одна бы ни за что на свете…

Опять стали попадаться высоченные, как в лагере, сосны. И скоро возник в сумраке забор. Тём угадал его по запаху сухих досок и ржавой проволоки. Нитка выпустила пальцы Тёма.

— Где-то здесь доска отодвигается… А, вот! Лезь за мной.

Тём расцарапал живот. Зато за щелястым шатким забором он ощутил уют и защищенность. По дороге сюда ему, правду сказать, чудились неземные чудища, вроде черных великанских осьминогов. А сейчас он… такое чувство, будто с ночной зловещей улицы попал на свой родной двор — тоже темный, но добрый и безопасный.