– Нет у меня никакой собаки. – Он поднял трубу, лежавшую у его ног.

– Нет, есть. Ты украл ее у Гранта Уорнера.

Он взялся за длинную трубу двумя руками. Из обоих концов текла вода.

– А ты знаешь, что с ней сделал этот твой дружок?

Девушка посмотрела на него с удивлением.

– Он мой двоюродный брат. Что бы он там ни сделал, я этого не разрешала, потому что это моя собака.

– Если она твоя, почему же она была не с тобой?

– Я учусь в университете. Я не могла ее туда взять.

– А теперь, значит, приехала домой на каникулы и хочешь ее обратно. А что потом? Уедешь и снова оставишь ее с ним?

Девушка не на шутку рассердилась.

– Раньше я жила в общежитии, но в этом году перееду в дом с задним двором. Хотя вообще-то я не обязана перед тобой отчитываться.

– С таким человеком собаку не оставляют, – сказал Уэйд и, отвернувшись, понес трубу на новое место. – Мне все равно, что ты скажешь, ты потеряла право называться ее хозяйкой, когда он повесил плимутрока ей на шею.

– Он не говорил мне ни о каких мутовках, но если он жестоко с ней обращался, это он зря.

Уэйд усмехнулся.

– Плимутрок, – повторил он, опуская трубу. Девушка не понимала. – Курица. Порода такая.

– Курица?

– Он привязал к ней дохлую курицу.

Девушка опешила, но быстро взяла себя в руки.

– Очень плохо. Я скажу Гранту, что это не дело. И больше его к ней не подпущу.

– Скажи-скажи, – холодно отозвался Уэйд. Затем двинулся дальше.

– Я тебя подожду, – крикнула она ему вслед. – У машины. Я не стану отвлекать тебя от работы, но после мы поедем за моей собакой.

На этом она резко развернулась и, пока он не успел ничего возразить, поспешила через поле к своей машине.

В тот день Уэйд нарочно растягивал работу и все пытался придумать, как бы отвязаться от этой девчонки. Ее машина, стоявшая у фермерского дома, не давала ему покоя. Время от времени она заводила мотор и отгоняла машину в тень.

Фермерскому сыну Джейкобу девушка в машине тоже не давала покоя – у него она вызывала какую-то мстительную ревность. В свои десять лет он был так предан Уэйду, что целыми днями таскался за ним по полю, забрасывая вопросами о собаках, смерти и, самое главное, – с чуть ли не болезненным интересом – о месте под названием Галапагосы, про которое им рассказывали в школе.

Когда Уэйд зашел в амбар, Джейкоб сообщил ему:

– Я ее ненавижу.

– Лучше не стоит так говорить, – вздохнул Уэйд.

– Но я ее ненавижу.

– Делай это молча.

Тогда Джейкоб сбегал домой, захватил две булки с корицей и швырнул их ей в лобовое стекло.

– Что ты сделал? – рассмеялся Уэйд.

– Швырнул изо всех сил. – Затем, понизив голос, он прибавил: – Но одну она, кажется, съела.

– Что, прямо со стекла?

Мальчик ухмыльнулся:

– Нет, прямо с земли.

С наступлением вечера Уэйду ничего не оставалось, как вернуться к пикапу. Девушка спала у себя в машине, свернувшись на водительском кресле, на соседнем сиденье валялась раскрытая книжка. В приятной вечерней прохладе она укрылась курткой.

Уэйд завел пикап. В зеркале заднего вида девушка встрепенулась и схватилась за руль.

Ехать было недолго. Она не отставала.

– Ну ладно, заходи, – буркнул Уэйд, поднимаясь на крыльцо. Стоило ему открыть входную дверь, и Роза радостно залаяла.

– Пегги! – воскликнула девушка, будто лай предназначался ей. Девушка прошла в дом, присела на корточки и похлопала ладонью по полу. Собака опустила голову и робко пошла к ней, виляя всем телом и растерянно поглядывая на Уэйда.

– Она тебя не помнит, – сказал Уэйд.

– Нет, помнит, – произнесла девушка бодрым тоном с нотками раздражения. – Привет, моя хорошая, – сказала она с широченной улыбкой. – Ты моя собака! Ты моя девочка! – Затем встала и обратилась к Уэйду: – Я могу заплатить тебе за то, что ты о ней заботился. Гранту я платила.

Она достала кошелек, но Уэйд замотал головой. Пристыженная его отказом, она окинула взглядом высокие голые стены гостиной в поисках подходящего комплимента.

– В общем, спасибо, – сказала она в итоге и поспешила во двор. Она позвала собаку, но та не двинулась с места. Роза вышла из дома только вслед за Уэйдом. Открыв дверцу машины, девушка похлопала по сиденью, Роза взглянула на Уэйда, тот скомандовал «Хоп!», и собака запрыгнула внутрь.

Усевшись за руль, девушка опустила стекло.

– Я сама водила ее к врачу с глазом, – произнесла она с мольбой в голосе. – Мне тогда было четырнадцать, и я истратила на операцию все свои деньги. Там была опухоль, глаз надо было удалять, но никто ей не занимался. Она у меня с детства.

– Как тебя зовут? – сухо спросил Уэйд, заглядывая в окно машины.

– Дженни.

– Что ж, Дженни, меня убеждать не надо. Это твоя собака. Она ведь сидит у тебя в машине, верно?

Девушка изменилась в лице и уставилась прямо перед собой.

– Я не знала о плимутроке, – сказала она, чуть не плача.

– Я верю, – смягчился он.

Она повернула ключ зажигания. Все еще глядя перед собой, она пыталась придумать, что бы сказать напоследок, но ничего не приходило в голову.

И она уехала.

Уэйд еще долго стоял перед домом в зеленой траве и глядел на пустые поля за забором, и так тяжело на душе у него не было, даже когда умер отец. Ужасно себе в таком признаваться. Хотя дело не только в собаке. Увидев силуэт Дженни в поле и вспомнив мрачно-радостную походку матери в тот день, он почувствовал: эта девушка несет с собой вести о смерти. И оказался прав. В ее движениях заключалось нарушенное обещание всей его жизни: однажды он ее забудет, забудет, как лежал свет на ее волосах, забудет упрямое, дерзкое выражение на усыпанном коричневатыми веснушками лице.

В начале осени фермеры выжигали поля. Дым щипал Уэйду глаза, пока он работал, – теперь он в основном обучал лошадей и помогал отцу Джейкоба с приготовлениями к зиме. Без Розы он притих и поник, и Джейкоб это видел. Он ходил за Уэйдом, почти не нарушая молчания. Разделяя его печаль.

Мать уговаривала Уэйда завести другую собаку. Он отвечал, что все нормально, и в целом это было так. Запах дыма с горящих полей действовал на него успокаивающе. В этом году он не поехал в университет. Каждый день вместе с гарью он вдыхал какую-то новую, не такую уж неприятную печаль. Это была не жгучая скорбь, уже который месяц травившая ему душу, а тихая, знакомая, давняя тоска даже не столько по отцу с Розой, сколько из-за листопада, заморозков и пала травы – осенних сцен, повторяющихся из года в год, несмотря ни на что.