— Спасибо, — пробормотала дурная, прижимая мокрую щёку к его груди.

— Ему спасибо?! — возмущённо зашипел Санни, подорвавшись, но Рута строго всхрапнула, и служитель снова рухнул на лавку, обиженно скрестив руки на груди.

— Задницу надеру, — пообещал наёмник, всё так же не поднимая веки, и уточнил: — Завтра.

Девушка покорно согласилась:

— Заслужила… Чудо, что ты нашёл меня… там. Там было страшно и… и очень-очень темно.

Верд поднял веки, покосился.

— Не я нашёл. Они, — наёмник сжал узкую ладонь, позволил тонким пальцам проследить рисунок охотничьих меток. По треугольнику пробежала обжигающая синяя искра. — Ты спрашивала, откуда они. Ну так слушай. Когда-то очень давно я умирал. Нет, не умирал. Меня ждала участь куда хуже, чем смерть. Унизительная для мужчины, для воина… Я лежал пластом в дружинном доме, чудом найденный, удачей… — он хмыкнул, едва не засмеявшись, — или проклятьем спасённый. Не мог ходить, шелохнуться не мог. Израненный, в единый миг ставший калекой и посмешищем. Я мечтал умереть. И иногда кажется, что тогда меня не спасли. Что Боги услышали молитвы, и я действительно умер.

Талла прильнула к нему, словно боялась, что наёмник вот-вот растворится в густом тепле избы.

— Ты не умер, Верд. Честное слово! Я слышу, как бьётся твоё сердце.

Наёмник затаил дыхание, пока девчонка вслушивалась, касаясь ухом его груди, пригладил непослушные белоснежные волосы.

— Меня спасла такая, как ты. Я не помню этого, побратимы рассказывали. Колдунья по воле судьбы оказалась в Крепости, случайно услышала разговоры об умирающем в «Кольчуге». И предложила помочь. Заработать хотела, не иначе. Но я бы все деньги, что имел, отдал за возможность снова ходить. Потому меня и не спросили, просто привели дурную к постели и оставили. Не знаю, что она делала, не ведаю, как лечила. Я редко приходил в сознание. Просил нашего лекаря… давать мне дурманящие смеси, чтобы мучаться меньше. Но однажды я проснулся, а она рядом. Красивая. Как ты. Только старше.

— Она спасла тебя? — синие озёра сверкали любопытством и надеждой: дурные колдуньи не беды приносят, а благословение!

— Как посмотреть. Но жизнь она мне сохранила. И плохим бы я был воином, кабы не отплатил вашей сестре тем же. Жизнь она мне сохранила, — ещё раз проговорил он задумчиво; шрам, разрезающий надвое губы наёмника, болезненно дёрнулся, — но говорила как с тем, кто уже умер. Ну да и правильно. Она точно знала, что то, что случилось… что я не смогу остаться в Крепости. Смотрела — и видела насквозь, как кусок льда. И она предложила мне работу.

Талла приподнялась, недоверчиво вглядываясь в изуродованное порезами лицо мужчины. Такой судьбе радоваться бы, а он горько усмехается.

— Какую работу?

Верд снова положил ладонь колдуньи на свои руки. Метки нагрелись, обжигая их обоих, точно жаром скрепляли куски сломанного некогда меча.

— Она оставила мне эти шрамы. Заклеймила. Сделала верным псом. Так становятся охотниками. Так набирают рабов, которые не могут сказать нет.

Девчонка нахмурилась, попытавшись вырваться, но Верд не позволил. Всё смотрел с надеждой в глаза: понимаешь? Осудишь?

— Ты поэтому ищешь колдуний? Она приказала тебе?

Он не отвечал. Без того ясно.

— Что она делает с теми, кого ты приводишь?

Он сам отпустил бледную ладонь, ещё и оттолкнул, чтобы Талла не подумала, будто он разнежничался.

— Плевать я хотел, — наёмник сжалился, устыдился мелькнувшему в синей глубине испугу: — Некоторых встречал много позже. Живут у богачей и в ус не дуют. Они служат тем, кто может уберечь их дар.

— И они не имеют права уйти…

— Они под защитой.

— Они в рабстве! Как… как ты, Верд!

Наёмник резко сел на лавке, откинув одеяло, и тут же зашёлся кашлем:

— Зато они… и я… зато живы.

Талла шумно выбралась из вороха одеял, едва не разбудив лесничиху, и прижалась спиной к спине Верда.

— Это уже много, — тихо сказала она. — Я чуть не умерла сегодня, и теперь понимаю, насколько.

Наёмник хотел удовлетворённо кивнуть «то-то же», но почему-то не стал. Почему-то подумалось, что он ведь тоже мог выжить. Один, без колдуньи. Вот только… стоило бы оно того?

— Спасибо, что спас меня, — дурная ехидно хихикнула. — Я знала, что нравлюсь тебе!

— Нет, — отрезал наёмник.

— Ну я же тебе нравлюсь!

— Нет, — устало повторил Верд.

— Я всё-таки тебе нравлюсь…

— Нет! — охотник едва сдержался, чтобы снова не заставить дурную замолчать, но на ум упорно приходил лишь один способ это сделать.

— Знаешь, Верд, — колдунья горестно вздохнула, — иногда мне кажется, что я тебе не нравлюсь, — и тут же, задорно обнимая его, добавила: — Но это быстро проходит!

Лишенный женской ласки наёмник знать не знал, что иной раз лечение сродни пыткам. Особенно его злило то, что и Санни и дурная колдунья уже следующее утро встретили как новенькие, а он слёг. И всякий раз, как пытался доказать, что готов вскочить в седло и вообще жаждет приключений, начинал надрывно хрипло кашлять, чудом не оставляя лёгкие на полу.

Рута натирала его ароматными, пробивающими заложенный нос мазями, царапая спину и грудь шелушащимися от старости ладонями.

— Чаго морщис-с-ся? — сварливо пеняла она. — Не морщись мне тут! Твоё дело маленькое: лежи болей, постанывай изредка, чтоб жалеть не забывали.

— Ну дайте я его полечу, — клянчила колдунья, но получала только привередливое цыкание.

— Кабы я всяким колдунствам доверяла, отправила бы к местной дурной! До неё чуть боле дня пути, добрались бы. Вот та баба не чета тебе, мелкой. Крепкая, рукастая! Живо бы мужика твого на ноги поставила…

— Ну так и я могу!

— Цыц, мелочь! Одни беды от вас, дурных! Ещё накликаешь нечисти какой! Бабушка на свете пожила, бабушка скорее управится!

Верд довольно крякнул, проминаясь под удивительно сильными руками. Он втайне наслаждался и строгой заботливостью старухи, и беспокойством Таллы, по-кошачьи приходившей греть ему бока, и виноватым сопением Сантория.

— Кто ж знал, что он так здоровьем слаб? Видать совсем умаяла походная доля. Стоило Верда первым откачивать, — жаловался служитель лесничихе, думая, что лишь помогает, а на деле сам отскребая потемневший от времени стол.

— Это чтоб он тебя тут же и перешиб? Увидел бы, что мелкая тогось, придушил бы на месте, как птенчика мого!

Птенчиком Рута звала наглого плешивого петуха с бандитской рожей. Птенчик был откормлен и неуклюж, а размерами наводил на мысль, что мама-курица по молодости загуляла со шваргом. Придушить такую зверюгу не рискнул бы и матёрый наёмник, поэтому Санни, оценив порванный в драке (как минимум с волками!) алый гребешок, отодвинулся по скамье подальше.