Сообщите мне о себе, заклинаю Вас во имя дружбы. И не ждите для этого прибытия Вашего сертификата. Мне действительно не терпится узнать, как Вам показалась зима в Петербурге[389].

Дражайший друг и Д[орогой] Б[рат],

Вот, наконец, сертификат, но не Великого Востока, каковой после Вашего отъезда не выдавался еще ни одному из Братьев нашей Ложи, а сертификат самой нашей Ложи, хотя у мало просвещенных масонов особенно ценится [документ] Великого Востока. Я не имел возможности отправить Вам его раньше, так как мы не могли забрать [его] гравюру у Шоффара, отказывавшегося нам ее передать до полной уплаты 600 ливров по векселю, выписанному неосторожным аббатом Кордье на свое имя и просроченному в прошлом декабре. Наконец, мы забрали не только оттиски, но и саму гравюру у художника, коему наш казначей заплатил так же, как и другим кредиторам аббата Кордье, и, что особенно радует, мы навсегда отделались от этого аббата.

Я хотел бы, мой дорогой друг, рассказать Вам обо всем подробнее. Но смена жилья, занимающая все мое время, и предстоящий отъезд на шесть месяцев в деревню за 9 лье[390] от Парижа начисто лишают меня удовольствия пообщаться с Вами.

Я найду время, чтобы загладить свою вину перед Вами, но сделаю это, лишь когда Вы ответите мне на письмо, посланное Вам три или четыре месяца назад через графа Строганова. И когда Вы исчерпывающе расскажете мне о себе, о своем здоровье и положении – все это мне крайне интересно, – тогда и я исчерпывающе расскажу Вам о ложе Девяти сестер и о себе.

Вы ничего не потеряли, дожидаясь Вашего сертификата, ибо тот, что я Вам отправляю, подписан Франклином, нашим уходящим досточтимым, коего только что сменил граф де Мийи.

Я переправляю Вам его через г-на… забыл его имя, гувернера сына г-на князя Барятинского. Он сейчас едет в Россию со своим учеником и его отцом и предложил выступить моим курьером, а поскольку лучшей и более надежной оказии я не нашел, то доверился ему. Это симпатичный субъект, которого вы сменили на той должности, которую занимаете при своем ученике, юном графе.

Засвидетельствуйте, пожалуйста, мое неизменное почтение его отцу, г-ну графу. Я с величайшим удовольствием видел, что он сопровождает царицу в ее большом путешествии.

Прощайте, мой дорогой друг. Мужества Вам, здоровья и всех возможных благ. Это – пожелания человека, который Вас столь же уважает, как и любит, и который будет Вас любить и уважать всегда.

Дражайший Брат и друг,

Уже больше трех месяцев назад я попросил Тюилера Дюшена отнести в дом г-на князя Барятинского сертификат Ложи [Девяти сестер], предназначенный для Вас. Один из гг. служащих обещал Дюшену, что он [сертификат] будет незамедлительно переправлен к Вам. Несомненно, Вы его уже получили.

С того времени, как я послал этот сертификат, Великий Восток не выдал ни одного членам нашей Ложи. По-видимому, сегодня этот институт должен снять свои запреты, ибо мы выиграли завершающую часть нашей тяжбы, так же как победили и в первой, решение по которой, избавившее нас от абсурдной ситуации, я получил еще до своего отъезда из Парижа. Дайте знать, мой дорогой друг, не хотите ли Вы, чтобы я достал для Вас второй сертификат от этого высшего органа, и Ваше желание будет выполнено, как только Вы мне о нем сообщите.

Наша Ложа, которую я покинул в июне, находилась в самом стабильном и процветающем состоянии, которое она когда-либо только знала, и не испытывала недостатка практически ни в чем, чтобы стать объединением наиболее ярких и выдающихся людей. Она только что провела назначение своих должностных лиц. Во главе ее стал Досточтимый граф де Мийи, коему в подмогу приданы дорогие Братья маркиз де Саль и Ле Шанжо. Она сохранила прежних трех ораторов на должностях, которые они так достойно отправляют. По моему требованию вместо одного секретаря было назначено три, но, несмотря на мои справедливые возражения, мне отдали предпочтение перед двумя моими коллегами, дорогими Братьями Дюссьё и Баретти. Руководить музыкальной частью поставили скромного и знающего свое дело Пиччини, который принял сие назначение с удовлетворением, проявившимся в том усердии, с коим он дал в Ложе три восхитительных концерта. И, наконец, место казначея было сохранено за светским человеком, до сих пор блестяще выполнявшим эти обязанности, – за Братом Фэном, являющимся в своем деле настоящим Неккером. Перечисление всех вновь назначенных должностных лиц заняло бы слишком много места. Скажу лишь, что никогда не наблюдалось большего единства умов и сердец, чем при этом назначении.

А Вы расскажите же, наконец, о своей летаргии, о контрастах или, скорее, о том, что Вас восхищает в стране, где Вы находитесь. Весьма необычно, как Вы говорите и как я уже замечал сто раз, то, что в 500 лье от нас (да еще под таким небом) существует нация, столь схожая с нашей своими вкусами, склонностями, манерами и даже произношением, с которым она говорит на нашем языке. Разумеется, русская нация не является галльской колонией, а такое сходство обусловлено скорее общением и подражанием, нежели ее природой.

Такие контрасты представляются мне естественным порождением примитивной почвы, которая была изменена привнесением культуры и начатков просвещения. Это – случай оранжереи, где искусство побеждает природу, и жаль только, что образование в России не лучшего качества и не слишком широко распространено. Несколько сот хороших наставников, распределенных по основным городам, сумели бы обеспечить этой нации огромное продвижение вперед за очень короткое время.

Что касается Вашей летаргии, то мне остается лишь Вам пожелать, чтобы она не привела к абсолютной инертности Ваших физических и моральных способностей, но Вы слишком мудры и осмотрительны для того, чтобы не суметь уберечься от этой двойной смерти, а дружба нашего дорогого графа поможет Вам в остальном.

Прощайте, мой друг. Живя в самой прекрасной стране мира, я желаю Вам в стране, наиболее обиженной природой, такого же счастья и здоровья, которыми я наслаждаюсь здесь и которого Вы заслуживаете. Сообщайте мне свои новости три-четыре раза в год. Это будет одним из наибольших удовольствий для сердца, которое Вас любит и хочет любить Вас всегда.