— Да.

— Я так и думала.

Чувствовалось, что она была довольна тем, что удалось вспомнить хотя бы один момент ускользнувшего из памяти обряда.

— Может быть, ты помнишь что-то еще? — спросил Натан, как будто от ее ответа зависело все его будущее.

— Нет. Только я никогда не забуду нашу первую брачную ночь.

Но ведь была и другая ночь, о которой Лидия не могла вспомнить, как бы ни пыталась. Натан рассказал ей, что после церемонии в церкви при сиротском приюте они сняли комнату в придорожной гостинице. Она тогда устала и, по его словам, беспокоилась, что покинула отчий дом и пошла против воли родителей. Лидия оценила честность Натана: ведь он мог бы и не говорить этого, чтобы не рисковать. Однако сказал. Видя, что жена устала, Натан не стал приставать к ней с ласками, а дал снотворный порошок, чтобы помочь заснуть. Она отчетливо помнила, что, когда проснулась, увидела Натана, который спал на полу, стоя на коленях, и крепко держал ее за руку.

— Знаешь, — сказала Лидия, — как только я увидела тебя, то почувствовала, что принадлежу тебе.

«Это у нее фантазия разыгралась», — подумал Натан. Впервые Лидия увидела его в темном переулке и не успела разглядеть, пока он не заманил ее в свой гостиничный номер. В тот момент у нее были совсем другие мысли. А когда представилась возможность, она просто удрала. И тем не менее, подыгрывая ей, он спросил:

— Откуда у тебя появилась такая уверенность?

«Разве могло быть иначе?» — подумала Лидия. Эту уверенность нельзя было объяснить словами. Это была не интуиция и даже не инстинкт, а нечто большее.

— Я не могу объяснить, — ответила она. — Но знаю, что никогда не смогла бы принадлежать никому другому.

— Лидди, — нежно произнес Натан. Ему хотелось сказать, что она не должна думать, будто принадлежит ему навсегда. Все может измениться, тем более что он совсем не такой, каким она его себе вообразила: добрым, хорошим, терпеливым, щедрым и любящим. Он не стал ее разочаровывать. — Лидди, — растерянно повторил Хантер и поцеловал жену в губы.

Она еще долго ощущала вкус его губ. Натан повернулся на бок и прижал к себе Лидию. Убаюканная мерным покачиванием судна, она почти сразу же заснула. Потом сон сморил и его.

Натан проснулся возбужденным. Он хотел немедленно овладеть Лидией. Его желание было столь сильным, что, если бы она этого не позволила, он взял бы ее силой.

Впрочем, до крайности дело не дошло. Еще не совсем проснувшись, Лидия повернулась и стала ласкаться к нему, как кошка, которая, завидя блюдце с молоком, начинает тереться о нога хозяина. Она чуть не замурлыкала от удовольствия, когда он вошел в нее. Мощным рывком он глубоко вторгся в ее плоть. Она выгнула спину и вцепилась в его плечи так, что ногти оставили на коже белые отметины. Лидия запрокинула голову и, почувствовав, что мощные рывки ускоряются, обхватила ногами бока Натана и подчинилась заданному ритму.

Ее руки, плечи, ноги и самое сокровенное средоточие ее женственности принадлежали ему. Так же как ее сердце и любовь. И все это он заполучил нечестным путем. Натана вдруг охватил необъяснимый гнев. В сердцах проклиная себя за это, он глубоко погрузился в нее, отдавая ей свое семя.

В наступившей тишине слышалось только его учащенное дыхание.

— Я сделал тебе больно? — вдруг спросил он.

Лидия не понимала, зачем он задает этот вопрос. Судя по всему, ему безразлично, что она ответит. Нет, он не причинил ей боли, хотя, как ей показалось, хотел это сделать.

— Нет, — ответила Лидия.

Натан повернулся на бок, приподнялся на локте и перекинул через плечо прядь ее волос.

— Да, — сказал он, — сделал.

Он не извинился, хотя Лидия заметила мелькнувшее в его взгляде сожаление. Ее это устроило.

Она не сомневалась, что принадлежит Натану душой и телом, но понимала, что знает о нем очень мало. Интересно, а как было раньше? Какими сведениями об этом человеке располагала она до того, когда потеряла память? Натан сказал ей, что до женитьбы они были знакомы всего несколько месяцев.

— Я тебя раньше хорошо знала? — вдруг спросила Лидия. Он почувствовал на себе пытливый взгляд ее прекрасных темно-синих глаз.

— Как и все остальные, — ответил Хантер. — Даже лучше, чем многие.

Она нахмурила лоб. Неужели он рассердился?

— Это не ответ.

— Не ответ? — Натан помедлил, а потом, словно против воли, спросил: — Что бы ты хотела услышать?

Лидия привстала и, прикрывшись простыней, прислонилась к спинке кровати.

— Ты сказал, что был каторжником. Почему ты не рассказал мне о шрамах на спине?

Значит, она все-таки почувствовала их. Натан, прикрывшись до пояса одеялом, тоже сел, отперевшись на спинку кровати. Он потянулся было за своей рубашкой, но передумал. Зачем прикрывать шрамы? Она все равно знает, что они есть. Он пытался скрыть их, но не успел. Было приятно чувствовать на спине ее руку — нежную, мягкую, исцеляющую, словно бальзам.

— Как я мог об этом заговорить? Я даже лампы погасил, чтобы тебе не было неприятно.

— Неприятно? Неужели ты и вправду думаешь, что я такая неженка? — Она отбросила простыню, указывая на свое колено. — Смотри. Мне так хотелось быть для тебя красивой, что, когда я увидела это…

Увидев шрам в виде полумесяца, Натан улыбнулся. Он наклонился и поцеловал его.

— Ты прекрасна.

Лидия взглянула на него не веря своим ушам.

— Не плачь, — сказал он, заметив на ее глазах слезы. — Почему ты плачешь?

Она бросилась в его объятия, и он перестал задавать вопросы.

Лидия и сама не знала, почему плачет. Она не могла объяснить этого. Натан протянул ей уголок простыни, чтобы она утерла слезы, и ее всхлипывания постепенно прекратились.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Пусть даже я и не помню, как влюбилась.

Натан крепко прижал ее к себе.

— В моей жизни никогда не было никого похожего на тебя, Лидия. Такого нежного, щедрого, честного и невинного человека. Иногда мне кажется, что все произошло по ошибке, что ты не можешь любить меня, и я… — Натан замолчал. Он не мог ей сказать, что страшно испугался, когда подумал, что она его не любит и не хочет. — Ты хотела узнать, откуда у меня шрамы?

Я получил их, работая на Земле Ван Дьемана. Ее теперь называют Тасманией, как будто от этого в этой преисподней что-то изменится к лучшему. Я работал на лесоповале возле Хобарта. Мы валили кипарисовую сосну, которая идет для постройки кораблей. Деревья достигали в высоту шестидесяти или семидесяти футов, а ствол иногда с трудом могли обхватить, взявшись за руки, три человека. Работали по шестнадцать часов летом и по двенадцать зимой. Я валил также мирт, который требовался колесникам, и филок-ладус ромбоидальный, древесина которого шла на мачты и рангоуты в судостроении. Иногда в качестве надсмотрщиков назначали каторжников. Эти были еще хуже. Труд ценился дешево, но человеческая жизнь вообще ничего не стоила. Многим смерть казалась избавлением. В это время на континенте обнаружили золото. Некоторые старались получить досрочное освобождение и, взяв кирку и лопату, отправиться искать золото в одиночку, вместо того чтобы работать на государственной земле. Я ждал досрочного освобождения десять лет и к тому времени уже имел эти шрамы. Двадцать пять ударов я получил за то, что пытался ослабить колодки на ногах. Никого не волновало, что я не мог в них ходить. Еще двадцать пять ударов мне приписали за то, что потерял казенную рубаху. У меня ее украли. Пятьюдесятью ударами меня наказали за драку с каторжником, который пытался меня изнасиловать. — Натан почувствовал, как дрожит Лидия, и, зная ее достаточно хорошо, понимал, что дрожь вызвана не отвращением, а состраданием. Она чувствовала его боль и разделяла ее. За всю свою жизнь Лидия не испытала ничего похожего на то, что пережил Натан, однако умела глубоко прочувствовать чужую боль. — К тому времени как я перебрался из Земли Ван Дьемана в Сидней, я провел более двухсот дней в одиночном заключении. Но не думай об этом. Я, например, стараюсь об этом не вспоминать. За десять лет это не так уж много.