Это не имело никакого значения. Многие из нас пели также ужасно.

В полночь Старик встал, слегка пошатываясь.

– Так, мальчики, давайте выпьем за победу.

Все встали, за исключением американца, который спросил меня:

– В чем дело?

– Чего он хочет? – тоже спросил командир.

– Знать, что происходит.

– Скажите ему, что мы пьем за победу.

Я перевел.

Американец встал со своего кресла и поставил свой стакан на стол. Черты его лица стали твердыми, а глаза засверкали. Затем он произнес:

– Я тоже выпью за победу. Вы можете думать, что за вашу, а я буду думать, что за нашу.

– Разумно! – крикнул командир. – Он может пить за свои «звезды и полосы». Итак… ваше здоровье, мальчики.

После того как все пили за произнесенный тост, разговор единственный раз коснулся политики.

– Германия испытывает затруднения, – сказал американец.

Я перевел, и все согласились.

– Германия начала эту войну…

Теперь мы больше не были единодушны. Некоторые шумно возражали, а другие пожимали плечами. Последние думали по-другому. Но американец защищал свою точку зрения.

– Германия никогда не сможет победить.

Эта фраза была произнесена очень спокойно и хладнокровно. Он произнес это с небрежной улыбкой, которая могла быть оскорбительной, но он попытался сделать ее безразличной. Никто не воспринял это всерьез. На этот раз мне не было необходимости выступать в качестве переводчика. Все поняли.

Командир, Гюнтер и Вальтер молчали. Зиги потирал нос, а я задавался вопросом, что я должен говорить.

Американец снова сидел в своем кресле, вытянув ноги, засунув руки в карманы и блаженно улыбаясь.

Наконец Старик нарушил тишину:

– Политика – это грязь, и каждый, кто пытается впутаться в нее, – ублюдок.

Ситуация была спасена.

– Абсолютно правильно, – сказал американец и кивнул. Вечеринка продолжалась. Незнакомец забыл об СС, своем прыжке с парашютом и том факте, что он был в столовой немецких истребителей. Он со стаканом в руке играл свою роль великолепно. Чуть позже я спросил его, не был ли аэродром Фоджа увеличен.

Он сразу же ответил:

– Я не знаю Фоджу.

В несколько секунд винные пары улетучились. А парень-то оказался начеку, хотя Бог знает, что мой вопрос был невинным и совершенно не относящимся к делу. Я просто хотел узнать, была взлетно-посадочная полоса в том же самом состоянии, что и несколькими месяцами ранее, когда я приземлился на ней. Вероятно, наши противники были предупреждены, как и мы, о том, что должны держать свои рты закрытыми при любых обстоятельствах.

Мы все знали, что он на своей «Крепости» прилетел из Фоджи, но, несмотря на это, были довольны его ответом.

Старик сменил тему беседы.

– Парень, скажи мне, – я уверен, что ты был в Тунисе или пролетал через него, – ты, случайно, не встречал некую Хасиву из бара «Ахмед»? Это прекрасная женщина. Если ты однажды поедешь туда в отпуск, то навести ее и передай ей привет от меня. Мы не можем отсюда послать ей никаких открыток. Теперь вы находитесь в той же самой… – Он на секунду замолчал и продолжил: – О чем, черт возьми, я думаю? Жаль, старина. Ты тоже пойман, словно крыса. Никаких шансов на то, чтобы завтра сесть в поезд и вернуться домой. Но возможно, ты был моим преемником у Хасивы.

Как же я мог перевести все это? После некоторого колебания я обратился к нашему гостю и спросил:

– Вы, случайно, не знали девушку по имени Хасива из бара «Ахмед» в Тунисе?

– Жаль. Никогда не видел ее.

Старик разразился смехом:

– Ты никогда не узнаешь, что ты потерял. Это я тебе говорю.

Круг у стола становился все теснее. Мы хором пели немецкие песни, которые американец сопровождал пением на английском. Он орал во всю мощь своих легких, всегда фальшиво, время от времени присвистывая. Приблизительно в три часа утра кто-то сказал:

– Хорошо, давайте выпьем в последний раз за мир.

Прежде чем я успел перевести это американцу, тот встал, и его слова отразились эхом в тишине:

– В следующем году.

Я был изумлен. В течение некоторого времени я задавался вопросом, действительно ли он понимал по-немецки или нет. Эта неожиданная реакция поставила меня в затруднительное положение. Внезапно Зиги серьезно прокричал:

– Парни, давайте пользоваться преимуществами войны. Мир будет чертовски плохим зрелищем.

Завершая вечеринку, мы на прощание побросали пустые стаканы в стену. Конечно, варварская традиция, недостойная цивилизованных людей. Кто-то первым начал это, и мы не думая последовали за ним, поскольку были охвачены мрачными предчувствиями. Наш гость единственный с улыбкой поставил свой стакан на стол. Тот был пустым.

На следующее утро его увезли в Витербо. Перед отъездом он незаметно передал мне обрывок бумаги со своим адресом в Америке. Я спрятал ее в свой бумажник рядом с удостоверением личности его неизвестного соотечественника. Я проводил его к автомобилю, и мы обменялись рукопожатиями. Он еще раз поблагодарил меня, и я помахал вслед увозившему его автомобилю.

Я послал адрес и удостоверение личности домой в Германию. Спустя две недели на мой собственный город дождем обрушились фугасные и зажигательные бомбы, сброшенные «Крепостями». Мой дом сгорел дотла, и клочки бумаги были уничтожены. Ирония судьбы.

Однажды утром меня вызвал командир группы:

– Хенн, я беру вас с собой. Мы едем в Рим. Возьмите зубную щетку и бритву, а все остальное оставьте здесь. Мы можем задержаться на некоторое время.

Не ведая, что происходит, я схватил щетку и бритвенный прибор и присоединился к Старику. Это было в холодном феврале 1944 г. Мы ехали в открытом автомобиле по шоссе Витербо – Рим, съежившись в своих кожаных куртках и набросив на колени пледы.

Через некоторое время командир внезапно сказал:

– Посмотрите туда. Что вы видите? Странные «ящики», не правда ли?

– Они напоминают старые Ме-109Е. Квадратные крылья, раскрашенные носы, тяжеловесный фюзеляж. Что же, спрашивается, они делают здесь?

– Это невозможно. В течение последних нескольких недель в наш сектор не была переброшена ни одна группа, я знаю это. Это странно. Кажется, они летят над этой дорогой. Мне это очень не нравится.

Несколько секунд спустя они появились наверху и начали стрелять в нас. Пули выбивали небольшие фонтанчики на асфальтовом шоссе.

– Быстро в канаву.

Командир резко затормозил, и мы отбросили пледы. Через мгновение мы уже лежали плашмя на дне канавы.