Заседание депутатской комиссии при ЖЭКе

Председатель: Товарищи, комната у нас освободилась…

– Улица Станкевича, двенадцать?

– Да нет, которая за смертью Носова.

– За смертью Носова? Это – улица Неждановой.

– Верно, Неждановой. Так вот, мы эту комнату должны отдать Зименковой Ольге, она живет в бывшем школьном санузле.

– Не выйдет.

– Почему это не выйдет?

– Ее уже самовольно заняли.

– Кто занял?

– Петров из подвала. Их там в подвале двенадцать человек. Один ребенок спит на столе, а у этого Петрова тоже ребенок родился. Он взял и въехал в эту комнату, что за смертью Носова.

– Возмутимо! Введите его!

Входит молодой парнишка, шапку прижал к груди, глаза испуганные.

Председатель: Образование?

– Восемь!

– Где работаешь?

– Ателье!

– Кем!

– Закройщик!

– Как же ты поступил, что позволил себе самовольно въехать?

– А куда мне было жену с ребенком везти из родильного дома? В подвал? Там нас двенадцать человек, и вот, тринадцатый народился. Что же, мне его под стол класть? Ведь я что просил? Я что просил? Я просил: прислушайтесь к тому, что родился ребеночек. Мальчик! Но никто не хочет прислушаться. И я пошел в ту комнату, где помер человек…

– Та, что за смертью Носова?

– Чего? Может, и Носова. Не знаю, знаю, что помер. И я въехал. И, не скрою, сказал управдому: если тронешь меня, я тебя зарублю топором.

– Разве так советские люди говорят? Разве так можно?

– А под столом ребенку спать можно? Ведь ребенок народился! Мальчик!

– Мальчик, мальчик! А в санузле жить можно? Нет, самовольно вселяться никому не позволено. Мы еще поговорим с тобой в другом месте!

Первая речь председателя домкома

– Остановлюсь на первом пункте, о количестве квартир, включившихся в соревнование за коммунистический быт.

Раньше у нас было зарегистрировано как хорошие – шесть квартир, а теперь одиннадцать. Они выполняют пункты, чтобы сберегать соцфонд и соблюдать взаимоотношения.

Есть четыре семьи в хороших взаимных отношениях, люди стали более общаться, и мы должны афишировать, когда работает клуб или кинопередвижка, а то афиш нет, и люди не знают, когда работает клуб, в котором они могут общаться.

Нам некоторые говорят разные нарекания и, конечно, извините за грубость, мы, конечно, много набракоделили. Но есть такие, что зря злорадствуют, и если по-ихнему не вышло, то делают улыбочку. Вот Пахомова из дома шесть по Неждановой, она вечно бегает в единственном числе и смотрит, что не так.

Я еще хочу остановиться на наших проживающих гражданах, чтоб их обслуживать. Потому, что они от всей души и даже мансандру надстроили и всё общее пользование сделали своими руками. Но есть такой ремонт, что они сами не могут. И они говорят: мы всё сделали по-хорошему, а с крыш капит и капит, и полы прогибаются, а надо, чтоб наш советский пол в советской квартире ни в коем случае не прогибался и был в порядке.

На этом я, конечно, буду заканчивать, только хочу сказать, что была очень хорошая и коммунистическая квартира восемь в доме два по Станкевича, там жильцы и похороны вместе и свадьбы, но сейчас эту квартиру мы не включили, потому что жилец Вышинский – пожилой товарищ, женился на молодой, и на этой почве стал устраивать скандалы в квартире. То он ревнует, то он не в себе, то еще что-нибудь. Ну, и всё. И еще под конец скажу, что дворники нонче мученики – такие морозы были, что есть лед, который по сю пору не сколот. Вот это плюс к чему я хотел сказать.

Или вы не согласны?

– Жили мы с женой Ревеккой Иосифовной и дочкой в двенадцатиметровой плохой и темной комнате. Плоховато жили, но ничего. А дочка возьми и выйди замуж. Муж инженер и работает в ящике. Но четыре человека – это не три человека. А потом молодые возьми и роди одного мальчика, а потом и другого. Согласитесь, что шесть человек – это не три человека, или вы не согласны? С разрешения жилищной конторы мы с женой поселились в нежилой темной кладовке в той же квартире, а детям освободили комнату. Но согласитесь, что это – не выход. Нас поставили на очередь. Но когда же придет та очередь?

Дочка: Папа, а ты скажи про то, что ты – инвалид войны.

Отец: Это к делу отношения не имеет. К делу отношение имеет то, что нельзя жить вшестером на двенадцати метрах, и нельзя жить в кладовке, если ты человек. Или вы не согласны?

Старший инспектор по жилищным делам поучает молодого:

– Что ты их всех жалеешь? Что ты их жалеешь? Они все лезли в Москву, думали тут хлеб и колбаса на деревьях растут. Вот, например, татары. Они в колхозе жить не хотят, работать не хотят. Им самое милое дело – в дворники! Я им говорю: ну, куда вы лезете? Ведь глубокий подвал, ведь этот подвал каждую весну заливают сточные воды. Нет, лезут. Въехали пять человек, а сейчас их семь. Расплодились. И вот, сейчас вся свора требует жилплощадь. Не хотят, видишь, жить в подвале. Хотят, понимаешь, наверх. Вот ты их и жалей! Ты лучше спроси, зачем им было в Москву лезть? Или вот, например, Бухман. Сапожник. Жил он, понимаешь, в Конотопе. Домик. Сад. Когда война, он, конечно, наутек. В сорок третьем прибыл в Москву с женой, где уж он до сорок третьего бегал, не знаю. Ну, в Москве где-то примостился, тогда по глупости всех прописывали. А потом дочка с фронта у них вернулась, и зять опять же появился, и тоже: требуют! Ехали бы к себе в Конотоп. Там, наверно, и дом, и сад целы, а ему Москву подавай! А ты их жалеешь!

Председатель технического совета: Мы хоть и говорим о квартирах социалистического быта, но я должен сказать о подвале в доме шесть по улице Огарева. Этот подвал не сегодня завтра обрушится. Будут жертвы. Людей надо немедленно переселять.

Председатель райсовета: Переселять некуда.

– А что мне людям говорить?

– Разъяснять надо! Агитировать и пропагандировать!

– Плохо!

– Что, то есть, плохо? Вы из какого государства приехали? Про что вы это говорите «плохо»?

– Плохо объяснять людям, что черное – белое. Что я им буду объяснять, если их, может, завтра задавит? Если б дом сгорел, вы бы людей переселили? Вот и считайте, что этот дом сгорел! Нет его, ясно?

Предрайсовета молчит. Внезапно дверь открывается и в комнату вваливается пьяный:

– Нас каждую осень затопляет дерьмом и дождем! И если нас затопит и убьет, вы все, все будете виноваты!

Переселяйте меня скорее…

Рассказ депутата Зинаиды Ивановны

– Какая у меня история была, если бы вы знали. Приходит женщина, сухорукая, косенькая. И бледная до синевы. Живет в подвале вместе с дочкой. А дочке девять лет. Приходит эта женщина и говорит: мне жить осталось немного, я кровью харкаю. Переселяйте меня скорее, Христом Богом прошу. Если переселите в хорошую комнату, муж мой к дочке вернется, а если она в подвале останется, он ее в детдом сдаст. Как только я умру, он ее сдаст в детдом. Переселяйте меня поскорее, и чтоб такая комната, чтоб он захотел вернуться.