И вот так-то и начался этот самый первый в моей жизни подъем в гору, первый и последний с этими моими друзьями-приятелями, с этими туристами и с этими нашими подругами, ибо, само собой разумеется, мы не учли своих сил, и наш отряд стал постепенно распадаться, рассыпаться, ибо сказалось несходство наших характеров и наших целей, и сказалось почти сразу. Кое-кто сразу же остался в лиственных лесах, залюбовавшись высокими кронами деревьев, всеми их тенями и полутонами, всеми их просветами и лужайками с травкой, с цветущими лугами, по которым течет ручей, навевая ту или иную дрему или грезу, звеня на камнях и рождая воспоминания о золотых рыбках…

…Да, кое-кто решил остаться там, на первой попавшейся лужайке, раздевшись догола со своей возлюбленной и под воздействием молодости, красоты, винных паров бегая, смеясь, крича, гоняясь за бабочками и предаваясь пылкой любви – милая картина, осененная могучими дубами и кленами, под которыми так приятно лежать после соития и думать о прошлых своих любимых днях, о своих милых далях, взирая с надеждой на будущее.

В высоких цветущих травах, под высокими деревьями – обнаженные любовники. Тут же брошены туристические принадлежности, тут же валяется одежда и тут же на земле бутылки и бутерброды… И над всем этим сверкает непокоренная гора, веселая с виду, снежную вершину которой еще не покрыли туманы, не обволокли облака.

Разве не прелестная картина – пастух и пастушка, Дафнис и Хлоя, Адам и Ева с их излишне пылкой любовью в цветах на лугу под высокой и мощной кроной какого-нибудь трехсотлетнего дуба? Разве не прелестная картина – казалось бы, должная продолжаться всю жизнь, как и всю жизнь должна продолжаться наша молодость и любовь? Не так ли?

Но, спрашивается, зачем же им, тем, оставшимся на лугах, под дубами и кленами, зачем же им тогда было собираться в горы? Зачем же эта туристическая оснастка и все их многочисленные разговоры, все их мечты и желания отправиться на какой-то подвиг, на какой-то незабываемый труд, и даже их стихотворения, написанные «на восхождение в горы»? Мол, как прекрасен этот мир и как прекрасны вершины гор, где холод и краса, и где мы (он и она, любимые) будем возвышаться как великаны, как наипервейшие люди Земли, а под нами будет цепочка гор, под нами будет зеленая долина, где, подобно муравьям и букашкам, трудится остальное человечество, которое мы немножко презираем, но все-таки иногда и любим. Зачем этот самообман и самообольщение, что «мы куда-то пойдем и куда-то там поднимемся, и что-то там получим, и чем-то там восхитимся, а потом, спустившись в долину, поведаем об увиденном, дабы веселее и радостнее всем было жить»? Зачем это нарциссическое желание говорить о каких-то высотах и возвышенностях, о каких-то горных водопадах и красотах, когда за этими словами есть только одно желание – наслаждаться любовью у подножия гор.

Таковы эти первые отставшие, и я не осуждаю их, ибо основное их стремление – это жизнерадостное мельтешение. Оставим их, способных разве что порхать с цветка на цветок в долине, – дальше пляжа и канатной дороги для подъема в горы им не податься.

Кстати, я встречал людей, которые побывали в горах, но, побывав, использовали это «побывание» в своих личных интересах, посредством рассказов о горах, найдя для себя таких же падких на мелкое тщеславие и порхание подруг.

Вообще, это странное использование своих туристических достоинств есть явление, требующее изучения и наблюдения. Иной, не будь он туристом и не поднимись хотя бы один раз на какие-то весьма невысокие горы, никогда бы в жизни не нашел себе возлюбленной, так он уродлив не только телом, но и душой. Но вот всем стало известно (слухи, мифы, печать, реклама), что он поднялся на какие-то горы, побывал на каких-то холмах, и мало того, что побывал, но и проникся их возвышенным строем, их блистательной красотой – и тут же подобный герой обращает женское внимание на себя.

Так вот, если уж речь зашла о подобных субъектах, в тот известный поход кое-кто из них все-таки постарался подняться чуть выше первой отставшей группы. Но мрак хвойного леса, который расположился над лиственным, прямо-таки отпугнул их. Сочащаяся из-под ног холодная влага заставила их подумать о своем здоровье.

Их подруги хором закричали: «Пора спуститься вниз! Пора вернуться назад! Пора, наконец, расслабиться и отдохнуть. И если не среди диких роз и жасмина, то, по крайней мере, среди боярышника и барбариса. Пора, наконец, как следует перекусить. Только безумец не понимает, как мы устали. Да и к тому же всем видно, как оскудела наша пища. Ничего, кроме хлеба и консервов. Ничего, кроме воды и лимонада».

Разумеется, этого призыва, кажется, только и ждали те, кто, обладая несомненными туристическими способностями и будучи в какой-то мере подготовленными физически для подъема в горы, все же в какой-то мере любили зависеть от своих более решительных подруг. Вернее, не столько любили зависеть, сколько боялись их потерять: сильные в долине, они как-то разом ослабели в горах, особенно, когда возникла опасность потерять подруг. Такие перестают думать о горах. Основа основ их долинной жизни – слабая надежда, что их дети возымеют желание подняться в горы.

Впоследствии, уже в долине, кое-кому из этих туристов подруги стали изменять, и они страшно жалели, что не бросили их уже тогда, на этом самом подъеме, на этом самом переходе из лиственных в хвойные леса, что они, можно сказать, из-за этих самых подруг искалечили свою судьбу, так ни разу и не поднявшись в горы.

Весьма, я думаю, наивное умозаключение. Правда, подобным образом рассуждали единицы. Многие же из них, как только их оставили подруги, спокойно переметнулись ко вторым, к третьим особам противоположного пола, ибо они изначально были неспособны подняться в горы. Подобные субъекты больше любят ездить в автобусе или кататься по железной дороге: свойство обычного человека – идти по линии наименьшего сопротивления.

Эти туристы остались где-то на границе лиственных и хвойных лесов и, поскольку погода была прямо-таки замечательная, светило ясное солнышко и было тепло и приятно, они занялись поиском полезных трав и ягод – луговые забавы городских дачников, совместные прогулки с будущими супругами, после чего рождаются бледные городские дети, такие же некрасивые, как и их родители.

Были отдельные личности, которые, кажется, не вписывались ни в какие группы. Так, например, на протяжении всего пути всегда находился кто-нибудь, кто так напивался, что тут же на камнях или на лужайке засыпал, и засыпал так, что ни о каком подъеме в горы не могло быть и речи. Вскоре я насчитал около десятка таких отставших.

Были те, кто просто исчез – и исчез незаметно. Их как бы сразу смыло или смело. Исчезновение подобных произошло уже где-то на выходе из хвойных лесов в лесотундру, за которой идут альпийские луга с их веселым цветением и многотравьем.

Я в этом подъеме на гору наконец остановился передохнуть на обрыве, окруженном хмурой сосной и мелким ельником и, оглянувшись, увидел всю эту горную страну, все эти цепи гор и холмов, уходящие рядами к горизонту и закрывающие собой горизонт, все эти покрытые снегом и льдом вершины, и текущие между ними в распадках и долинах ручьи и реки – живые капилляры земли. Надо мной вздымалось спокойное, я бы даже сказал, исполненное достоинства небо; можно было заметить летящего орла, он был ниже этих вершин и гор, он парил над хвойными лесами, над долиной, разрезанной надвое блестевшей на солнце рекой.