— Зачем вы меня заперли?

— Я? Запер? — удивился желудёвый человечек. — Быть не может! Зачем мне это? Разве что по рассеянности. Так вы же сами захотели подождать… А вам что, неуютно здесь? Держите кулёк.

Взамен Хлебников протянул кондитеру измятую ассигнацию. Тот бережно распрямил, увидал афоризм, вчитался в меленький почерк Василия Васильевича и почему-то побелел лицом.

Хлебников вышел на улицу. Темнело, а может быть, светало. Хлебникову почудилось, что несомые им конфеты совсем недавно ещё были тёплыми. Марсианин оглянулся: снаружи лавку было не узнать — витрины и даже дверь в сплошную покрывали афиши: «Новейшій грандъ-конфектъ! Рецептъ полученъ вчера телеграфомъ изъ Европы! Требуйте только здѣсь! Грандъ-конфектъ даётъ эффектъ: и дѣвица, и ребёнокъ будутъ ласковъ, какъ телёнокъ!»

Вот ведь душевный человек кондитер, подумал Виктор, у него гранд-конфета из Европы пришла, дел невпроворот, а он нужный мне товар в клетях раскапывал! В благодарность, что ли, пару строк ему зарифмовать, для афиш?

Он вернулся к лавке. Дверь была закрыта и на стук никто не отозвался. Хлебников застучал в окошко сильнее, стекло выпало из дрянного крепления и взорвалось, встретившись с полом. Изнутри донёсся тоненький подвзвизг ужаса. Хлебников пожал плечами и удалился на поиски заказчика конфет.

* * *

Бугаев миновал швейцара, не вызвав подозрений. Отыскал класс рисования и замер у окна в ожидании начала урока, когда вдруг заметил, что некая барышня, отчего-то смутно знакомая, следит за ним взглядом.

Боря отвернулся, а через минуту обнаружил, что барышня подобралась почти вплотную и теперь разглядывает его в упор. Истончив голос, поэт сказал:

— Милочка, у вас какие-то пятнышки на лице. Вам надобно хорошенько умыться.

— А я вас узнала, — прощебетала Маруся. — Не пугайтесь, я вас не выдам. Но вы, конечно же, выполните моё условие…

— Какое же, милочка? — наигранным девичьим альтом произнёс Боря.

— Вон Фёдор Кузьмич, наш инспектор. Подойдите к нему и скажите тихонько… — Тартаковер приникла к уху Бугаева и прошептала пароль.

— Бессмыслица какая-то, — прокомментировал Боря.

— Вам что — жалко? — тотчас рассердилась Тартаковер. — Своей гимназической сестре?.. Пойдёмте к сёстрам, они вам растолкуют, что к чему.

Боря стушевался:

— Отчего же, совсем не жалко.

— Молодчина! Тем и заслужите уважение сестёр. Когда Фёдор Кузьмич выкажет вам своё расположение, попросите его исправить мои отметки за латынь. Идите, бегите!

Бугаев догнал инспектора и выдохнул тому в ухо казавшуюся бессмысленной фразу.

Фёдор Кузьмич на каблуках повернулся к мнимой гимназистке и размеренным гулким голосом произнёс:

— Вас надо за это выпороть! И я непременно подвергну вас порке!

— Да я сам вас выпорю! — возмутился Боря, позабыв о маскировке.

— Вы?!.. Эт-то представляет интерес. Н-да, интерес… Ну-с, пройдёмте, милая барышня. Вот сюда, в процедурное помещение-с. Что ж, попробуйте меня выпороть, чрезвычайно любопытно-с, как вы владеете розгами-с.

Инспектор Тетерников притворил дверь. Неторопливо снял сюртук и развесил его на спинке стула. Сбросил подтяжки. С достоинством освободился от сорочки, спустил брюки. И вот уже Фёдор Кузьмич лежит ничком на скамье.

— Действуйте! — говорит он милостиво, и снова утыкается подбородком в деревянную доску.

* * *

Следовало продегустировать конфеты — вдруг не те, что требуются? Лихорадочно Хлебников развернул сласть и закинул в рот. Колючая из-за кусочков карамели шоколадная оболочка растаяла, вафля треснула под зубами и язык Хлебникова утонул в потоке сливок. Пятнадцать карат освобождённого из заточения миндаля Хлебников огранил резцами, а потом, неудовлетворённый результатом, безжалостно растёр молярами. Конфета была хороша! Хлебников поймал себя на том, что разворачивает вторую. Обёртка была надорвана, идти на попятный невозможно. Пришлось съесть.

* * *

Боря насилу удрал от жаждущего порки инспектора. Он давно потерял накладные волосы и шляпку. Поверить в то, что он — женщина, теперь нельзя было даже издали. Боря то и дело оглядывался: не преследуют ли?.. Городовые, дворники, доброхоты из прохожих не раз и не два пытались скрутить поэта. Ум его воспалился и рождал удивительные картины.

Позади будто бы двигалась огромная толпа поддельных женщин. Нимало не стесняясь, шествовали урнинги в одеждах восточных одалисок с павлиньими перьями, растущими из неназываемого места. Бородачи в пышных бальных платьях с турнюром несли транспаранты со словами странными, непонятными. Ведомые в поводу, скакали на четвереньках почти нагие эфебы, в застрахованных от падения подтяжками набедренных повязках и в смазных сапогах, неистово бия о мостовую деревянными булавами.

Городовые оцепили тротуары вдоль всей улицы, а дворники и золотари перегородили переулки своими кузовами и бочками на колёсах, отчего-то выкрашенными в ярко-оранжевый цвет.

Неспешно шагали исторические «портреты» — одевшиеся знаменитыми женщинами усатые господа. Были там обладающая пушистыми бакенбардами Аспасия и Клеопатра с гусарскими усищами, но особенно выделялась чёрной бородой Мария-Антуанетта. Следом вприпрыжку бежали пажи-катамиты в пошитых из телячьей кожи портках до колена. Не пуговками держались на пажах рубашонки, почему-то их концы завязаны узелком повыше пупа.

К бориному удивлению замыкали процессию мужчины — фраки, цилиндры, монокли, трости. Они казались чужеродными здесь, пока Бугаева не озарило: это переодетые дамы.

И все они идут за ним. А он, получается, во главе.

Боря застонал от отчаяния и припустил ещё быстрее.

* * *

Таврический сад был пуст, в окрестностях Вольского тоже не оказалось. Где теперь искать его и барышень? Было холодно и одиноко. Виктор посмотрел на кулёк. Зачем-то заглянул внутрь. Взвесил на ладони. В самом деле два фунта? Он не знал, сколько весу в конфете, но всё же присел на каменную тумбу и для чего-то пересчитал конфеты. Наверняка вкралась ошибка. Пересчитал ещё раз. На одну меньше! Когда же он сбился?.. Нужно снова проверить!

Каждый пересчёт уменьшал количество на одну конфету, а то и на две. Это был морок, колдовство! Хлебников запаниковал. В горле застрял сладкий ком. Пальцы слиплись. Под ногами хрустели обёртки. Раздавливая конфету языком о нёбо, Виктор принялся за последний, решительный счёт.

* * *

Василий Васильевич явился на Песочную улицу в разгар семейной сцены.

— Почему мне опять нельзя с тобой? — надтреснуто говорила Аля в спину застывшей у трюмо подруги.

Вальман, накладывавшая густые тени на веки, фыркнула:

— Всамделишный ребёнок… Сама же скоро заскучаешь, устанешь, запросишься домой. Потом, ты ни к селу ни к городу там. Ты никому там неинтересна.