Когда он посмотрел на меня, его густые седые брови поползли вниз, а на лбу прорезались морщины.

– Ола забрала Юстину. Я подумал, что ты хотела бы это знать.

– Ян, – отрывисто поприветствовала его мама, подходя ближе.

– Фаустина, – так же коротко ответил мужчина.

– Куду уехала Юстина? – нерешительно уточнила я. – В… в город?

– Да, в город, – подтвердил Ян, побагровев при этом; его ноздри раздулись, и я поняла, что он недоволен таким поворотом событий. – Неважно, ушла – и все тут.

Он еще раз коротко кивнул маме, затем бросил свои инструменты в грязь, повернулся и пошел прочь, через поле к дому. Ян всегда казался мне таким внушительным, но в тот день он словно стал меньше, возможно, потому, что при всей его буйности и энергии он на самом деле был простым обычным крестьянином и теперь очень одиноким.

– Мне жаль, что твоя подруга уехала, Алина, – пробормотала мама, когда мы вернулись домой.

– Спасибо тебе, мама.

Я слишком редко видела Юстину и понимала, что едва ли буду скучать по ней. И все же мне стало немного грустно. Впрочем, не настолько, как было бы, случись это несколькими неделями раньше.

* * *

Ночью, при полной луне, я хорошо видела Томаша, и не было никаких сомнений в том, что с каждым днем его щеки западают все больше. Я решила, что найду способ раздобыть ему немного еды.

Я знала, что буду таскать еду у своей матери – которая, получается, воровала ее у нацистов, – но я гораздо больше боялась мамы, чем захватчиков, и это о чем-то говорило. В первый раз, когда я передала Томашу чашку с остатками моего ужина, вспышка голода в его взгляде стоила того ужаса, который я испытала, собирая еду.

– Как ты это достала?

– Осталось от моего ужина, – соврала я. Он сомневался, стоит ли брать, и я настойчиво указала на чашку. – Пожалуйста, Томаш, возьми. У меня достаточно еды.

Он недоверчиво рассмеялся.

– Алина Дзяк! С тех пор как началась оккупация, в этой стране еды никогда не было достаточно. Не лги мне. Ты кожа да кости.

– Пожалуйста, съешь это. Большую часть времени я ем два или даже три раза в день – это не роскошно, но я выживаю. Но ты… – Я не очень понимала, как мягко сказать о том, что он угасает, поэтому, помолчав, просто взяла его за руку и прошептала: – Томаш, я боюсь за тебя. Ты не можешь продолжать в том же духе. Я не знаю, что ты делаешь, и ты явно не хочешь мне говорить. Но ты ходишь повсюду, скрываясь, и изо всех сил стараешься не терять голову. Позволь мне, по крайней мере, приносить тебе крохи от тех крох, которые они нам выдают.

Он взял кусок хлеба и понюхал его почти подозрительно. Затем положил его в рот, и его глаза расширились.

– Я совершенно уверен, что нацисты не дают вам клубничное варенье с хлебом, – осторожно сказал он, и я пожала плечами.

– Ты не единственный человек в этом округе, занимающийся тайной деятельностью. У мамы, кажется, где-то есть таинственный скрытый склад.

– Алина, дорогая, я заключу с тобой сделку, – задумчиво сказал Томаш, беря немного картофеля из чашки. – Если ты можешь выделять мне немного еды, я буду есть половину, а остальное передам своим друзьям. Согласна?

– Но здесь ее мало даже для тебя одного! – в отчаянии прошептала я. – Пожалуйста, ты можешь просто съесть это? А завтра я постараюсь достать чуть больше и для твоих друзей.

– Что ж, если у тебя есть способ сделать это, не подвергая опасности свою хитрую маму или себя, тогда…

В этот момент дверь моей спальни распахнулась, и в дверном проеме появился отец – хмурый, с затуманенными взором.

– Алина, – произнес он категорично. – С кем, черт возьми, ты разговариваешь?

Я в ужасе обернулась к окну, но Томаша уже не было. Тогда я подняла глаза к небу, отчаянно нуждаясь в убедительной лжи, и внезапно поняла, что она у меня уже есть.

– Я молюсь, – пролепетала я.

– Молишься? – переспросил отец, даже не пытаясь скрыть свое подозрение.

– Да. Молюсь. За Томаша.

Отец нахмурился еще сильнее.

– Иди спать, – велел он. – У нас завтра много работы. Он сделал шаг назад к проему, но вспомнил что-то еще. – Оставлю дверь открытой.

Я быстро забралась в постель, сердце бешено колотилось, а взгляд был устремлен в окно. Томаш не вернулся, но утром пустая чашка была сунута обратно в окно и благополучно спрятана под моей кроватью.

* * *

Вечером следующего дня после того, как отец застал нас, Томаш снова пришел к окну. Он был мрачнее тучи, и я поняла, что он пришел попрощаться.

– Прости меня, – прошептал он. – Это было рискованно… мы знали, что это рискованно. Я…

– Нет, это ты меня прости, – перебила я его. – Я вела себя неосторожно, слишком громко говорила. Обещаю, что буду сдержаннее.

Он вздохнул и потер переносицу. От него исходила тревога, и когда я протянула руку через окно, чтобы положить ее ему на плечо, то почувствовала, как его напряжение передалось мне. Томаш потянулся ко мне и поцеловал в щеку.

– Алина, это просто неразумно, – жалобно прошептал он. – Мы не можем продолжать это делать.

Я прикусила губу.

– А как еще я смогу тебя видеть? Может, нам просто рассказать маме и папе?

– Нет! – прервал он меня отчаянным шепотом. – Нет, они не должны знать, Алина. Не должны! Достаточно того, что тебе известно: я здесь. Это небезопасно. Ты ведь понимаешь это, правда?

– Как я могу это понимать? Я даже не знаю, что ты сделал.

Он вздохнул и бросил на меня умоляющий взгляд.

– Если мы расскажем твоим родителям, я не думаю, что они позволят нам видеться.

– Конечно, позволят!

– Алина… – заговорил он очень мягко. – Пожалуйста, поверь мне, moje wszystko. Твои родители любят тебя, и они захотят тебя уберечь. А встречаться со мной слишком опасно.

– Но…

– Даже если я ошибаюсь, даже если они поддержат нас и позволят видеться, просто слишком рискованно посвящать в наш секрет кого-то еще. Если кто-нибудь узнает, что я навещаю тебя… – Он вздернул подбородок, посмотрел мне прямо в глаза. – Мне все равно, что со мной случится. Правда, все равно. Но если ты пострадаешь из-за меня? Я не смогу… – Он замолчал, не сводя глаз с двери моей спальни.

– Я найду способ навестить тебя днем. Так будет лучше? Если бы, например, мы встретились в лесу?

– При дневном свете?! – Он произнес это